В световом году: стихотворения

Кублановский Юрий Михайлович

БОЛШЕВО

За рябинами в дождевой пыли еле-еле видно крыльцо, веранду — дом, из которого увели Эфрона и Ариадну. Мотыльки, летевшие на свечу, обожглись, запутались, напоролись. Вот и нам сегодня не по плечу рядовой вопросец «за что боролись?» Я и сам когда-то бежал — на круг возвратясь, едва занялась полоска. Но нашел Россию в руках хапуг и непросыхавшего отморозка. А

теперь уже пообвыкся, сник, дни повадился проводить в дремоте и почти смирился, что всяк кулик свой гешефт кует на своем болоте. Но частенько в сумеречном луче сам себе кажусь допотопной тенью с неизбежной сумкою на плече, неподъемной, с книгами, дребеденью. И всё слабже помню друзей и весь солидарный путь свой совместный с ними теми, кто, кажись, и сегодня здесь, но уже другой, о другом, с другими. Колер осени охра, левкас и йод за привычно скудным дождем и дымом — то клубится топь торфяных болот под каким, не сбиться б со счету, Римом.

«Жизнь прошла, вернее, пробежала…»

Жизнь прошла, вернее, пробежала в стороне — пространства визави, из которой выдернули жало напоследок жертвы и любви. Дело даже не в цене вопроса, пресловутом бегстве с корабля… Как с тобою нынче без наркоза поступили, отчая земля. Но ярчают, скрашивая дни нам, гребни рощ окрестных; на поклев к начинающим буреть рябинам прилетело много воробьев, видно, тоже попривыкших к вони торфяных распадков в сентябре. И тоскуют скрипки Альбинони у меня в нетопленной норе.

РОК

Рок отнимает порой отвагу, выстроив в нерасторжимый ряд то как совки занимали Прагу, то как бомбили янки Белград. Обзаводиться пора регланом. Время ввело меня в ближний круг или, вернее, берет тараном разом на жалость и на испуг. Пижма пожухла, в отсветах медных тучки с вихрами своих седин плюс красноватая аура бедных и утонченных здешних рябин. Ношей ли крестной Царь Небесный землю родную благословил — только на ней необъятной тесно от безымянных отчих могил. Ох, из спрашивавших что делать лохов не уцелел никто. Нынче хочется отупело крикнуть мысленное: за что? И в тишине наступившей снова, той, при которой слышны сердца, вдруг зачерпнул я из торфяного и хрустального озерца. Пью — и чувствую, что на мушке, сам себе снайпер,

шепчу: держись. Словно в запаснике, в черепушке ветхой моей сохранилась жись. Так что, можно сказать, до срока тоже стал я, ни дать ни взять, легендой отечественного рока, можно сказать.

НА ОБРАТНОМ ПУТИ

И стану просто одной звездой

И. Б.

Враз агрессивный и покорный, больную лапу волоча, трусит трезорка беспризорный, как будто в поисках врача. Открытый космос открывает нам глубину за глубиной и вихрь ветвями помавает над непокрытой головой… Но сердце сердцу знает цену, когда в арктическую даль Фритьофу Нансену на смену отчалил Амундсен Руаль. Схож с галактической омелой, возможно, был в минуту ту наш шар земной заиндевелый, закатываясь в темноту. А я подумал на террасе, придя со станции домой, о двуединой ипостаси любви — с бедой. О том, что тоже закатилась моя судьба на трети две и звездочкою закрепилась душа собрата в синеве. Чего у жизни не отнимешь, так это на погосте меж завороженных сосен финиш, бивак, рубеж.

«Ну не какой-нибудь залетный небожитель…»

Ну не какой-нибудь залетный небожитель непотопляемый, а без обиняков я слова вольного дружбан, верней, гонитель его в столбец стихов. Вдруг ветерок крепчал, едва всё удавалось в четверостишии, блаженный, беговой — так слово вольное, таясь, перекликалось с другим в строке другой. Не потому, что там вдвоем им стало тесно от тавтологии, а чтобы в аккурат их перечла вдова, запомнила невеста и одобрял собрат. Чтоб с белого холма мерещилась излука с незаживляемой промоиной реки. Ведь слово вольное — надежная порука. И дали далеки. Там живность лепится к жилищу человека, считай, ковчежному, поближе в холода. И с целью тою же на паперти калека сутулится всегда. Когда смеркается — смеркается не сразу. Пока окрестности становятся тусклей, как бы холодных горсть сжимаешь до отказу рассыпчатых углей. Нет, весь я не умру — останется однако мерцать и плавиться в глазах в мороз сухой последний огонек последнего барака на станции глухой. 2.1.2003