В световом году: стихотворения

Кублановский Юрий Михайлович

ОСЕНЬ В ГУРЗУФЕ

К сентябрю от агитбригад цикад остаются сущие единицы. Их еще звучащие невпопад хуже оркестрованы небылицы. По утрам пугливые из засад прилетают пегие голубицы. Кто их знает, выбрали почему лоджию моего вертепа. Не любить тебя? Расскажи кому — не поверят, хмыкнут: реликт совдепа. Не любить тебя… как не пить в Крыму так же унизительно и нелепо. Время, время, дотемна заолифь в баре моря около в раме скверной, где бежит волна на зубчатый риф, разом и смиренницу, и инферно — впредь недосягаемую

Юдифь кисти усмиренного Олоферна.

«Опасно гребущему против теченья…»

Опасно гребущему против теченья не верить в значение предназначенья. Он всё, что поблизости и вдалеке, не плотно, но жадно зажал в кулаке. Видения потустороннего мира пожутче заточек дантиста Шапиро. А то поснимали в теньке пиджаки и хавают ханку, галдя, мужики. Зачем стихотворца будить на скамейке ударом под дых, как бомжа в телогрейке — ему, наставляя в таинственный путь, так много вложили в стесненную грудь. ……………………………………………….. В Тавриде спелее кизил на пути, и еще родовитее из Византии шиповник на склонах пригретых, пока мгновенный потоп не вспорол облака. Коснея в упрямстве своем торопливом, не мни испугать меня скорым разрывом. Как вихрь, пробежавший по водам, затих я, медиум тайных движений твоих.

АПОКРИФ

…Вот и лезет в голову всякий бред, раз учебник в кляксах, а сам под паром. Говорят, что скоро тому сто лет, как однажды, прея за самоваром, на подпольной хазе хмыри и хрыч обсуждали самый больной вопрос, но неожиданно отрубил Ильич: «Победим сегодня, раз завтра поздно!» Усомнился кто-то: а вдруг прокол? — покачнувшись даже на табуретке. Оказалось, все-таки прав монгол в жилетке. И летит — и этот полет полог — над щебенкой вымершего бульвара перепончатый золотой листок, словно оторвавшийся от пожара.

СПРОСИ, ПРИТВОРИВШИСЬ НЕМОЮ

Осень. Древний уголок Старых книг, одежд, оружья. П.

I

Спроси, притворившись немою, у ветра, чья тяга вольна, почто в неприступную хвою березы лоза вживлена, горящая тихо, продольно; а вдруг в приозерном логу ей — больно и холодно на берегу. …Чего ж заждалась, не спросила? Быть может, сквозь влажную пыль то золотоносная жила мурановских приисков иль нездешней красой леденящих, чья недорастрачена мощь, а значит, тем паче пропащих распадков михайловских рощ.

II

Над садом, подлеском с рябиной в скукоженных комьях кистей усадебный ворон былинный судьбинно скликает гостей. Не там ли созрело, а после упало державное вмиг зеленое яблоко — возле обтянутых кожею книг? …Приблизив к раскрытым — слезами наполненные глаза, счастливцы, смотрели б часами, что грешники на образа, как, строя читателю куры, бахвалится древком с косой костлявая — в нетях фактуры старинных страниц с рыхлотцой.

III

В бревенчатой горнице пакля неправдоподобно

свежа и — лезвием пахнет с наборною ручкой ножа. О, всё отражающий, кроме реальности, тусклый овал настенного зеркала — в доме, где кто-то до нас побывал, в еще не рассохшейся раме, подобной тугим обручам, мы верим твоей амальгаме и честным беззвучным речам. Шагнуть — и сторицей ответят с другого конца разбуженные половицы, и дверь, и ступенька крыльца…

ТЕМНЫЕ АЛЛЕИ

(пережитое)

Озолотись, обрадовал клен, а теперь как быть — столько листвы нападало, некуда и ступить. С радужными прожилками окна — уже к зиме. Томики со страшилками По или Мериме. Новый настал миллениум. Только ведь в холода в отчем твоем имении всё еще прежний, да? Лучше бы нас не трогали, был же когда-то встарь у персонажа Гоголя собственный календарь. …Ежась, добудешь байковый с темной искрой халат. Станут синицы стайками склевывать всё подряд, пленницы нежной хвори и могут в её плену запечатлеть в истории наше на глубину сумерек погружение, где началось как раз броуново движение будущих снежных масс.

ИВЫ

С наклоном стриженой головы надгробный мальчик беспечно спит…

1977

Ивы ищут зеркального броду, их русалочья тяга слепа. И в слоистую сыплется воду световая — сквозь гривы — щепа. Провожальщицы конных и пеших, словом, всякого, кто тороплив, жены-ивы с куделью затлевших и прилежно расчесанных грив.

* * *

Раннемартовской постной триоди шепоток, наставляющий в путь крестный — ивы в который проводят по колено, по пояс, по грудь… Кем приходится им прикорнувший нагишом на могильной плите пастушок иль с откоса нырнувший, утонувший пловец в пустоте?

* * *

Не жезлом ли железным пасомы и рассяны эти стада? Дебаркадеры, баржи, паромы снятся сироте и в холода. А еще затекают под веки между накрепко смеженных доль в зимнем мареве серые реки, столь же быстрые, сонные сколь.

* * *

Угловатая выгнулась узкая клеть грудная, крепка и слаба. Мне слышна и отсюда — тарусская неизбывная в ней колотьба. Словно мне там, когда очищается гладь от перекипевшего льда, с переправы кричат: «Отправляется!» И душа понимает — куда.

* * *

(добавление)

…После в горку подъема покатого на высотах в синичьем огне постоять у надгробья Мусатова, вновь негаданно выпало мне. Прилегавшее к снегу пологому становилось пространство тусклей, словно горсть предлагало убогому мне рассыпчатых темных углей. 2001