В тайге стреляют
Шрифт:
— Да проснись же! — с отчаянием в голосе выкрикнул Назарка.
Он приподнялся и сильно встряхнул отца, но и это не помогло. Голова Степана бессильно мотнулась и свесилась набок.
— Не разбудить, пьяный шибко! — с горечью пробормотал Назарка.
Устроившись у его ног, он притих и с любопытством наблюдал за происходящим. Его пугала мрачная обстановка, шальные крики, которые то стихали, то нарастали волной. Закоченевшие пальцы отходили в тепле и болезненно ныли в суставах.
На скамейке, ярко освещенные камельком, сидели двое — якут и русский. Русский был здоровый,
Его друг подхватывал разудалый напев, но вскоре путал мотив и слова и начинал тормошить своего соседа:
— Сначала давай!
Русский терпеливо заводил песню, и опять с тем же результатом. Наконец это ему надоело. Легко, как лучинку, он приподнял отрядника и пихнул его в кучу спящих. Сам встал, чуть ли не упираясь головой в перекладину, повел плечами. Потом подошел к столу, собрал в чашку остатки спирта и выпил. Подышал широко разинутым ртом, сел за стол и уронил голову на руки. Думал ли он о чем-нибудь или просто пьяную голову тяжело держать на весу? Кто его знает.
— Эх, жизнь ты непутевая! — хрипло произнес он и заскрежетал зубами.
Отец зашевелился, быстро-быстро забормотал что-то и, открывая мутные глаза, попросил:
— Воды! Пить надо!
Назарка проворно вскочил, направился в дальний угол, где обыкновенно в специальной посуде медленно таял лед. Около стола он запнулся за опрокинутый чугунный котел, который зазвенел протяжно и жалобно. Назарка со страхом глянул на незнакомца. Услышав звон металла, косматый поднял голову. При виде подростка брови его удивленно поползли вверх. На Назарку в упор смотрели синие, чистые, странно блестевшие глаза.
— Ты как сюда попал, малец?
Он свободно говорил по-якутски.
— Отец у меня тут, — робко ответил Назарка, пятясь от стола. — Пить просил.
Он боялся перечеркнутого багровым жгутом лица.
— А! — произнес косматый и показал: — Вон там вода!
Он, видимо, был не особенно пьян, слова выговаривал четко, раздельно. Нацедив воды в берестяной жбанчик, Назарка напоил отца. Незнакомец следил за ним, не поворачивая головы. Стоя к нему спиной, Назарка чувствовал: синие глаза словно ощупывают его. И это было неприятно. Напившись, отец уснул. Сына он не узнал. Назарка сел на прежнее место, привалившись к ступке.
— Иди сюда, малец, посидим! Видишь, все спят. Ходи, ходи!
От неожиданного оклика Назарка вздрогнул.
— Да ты не бойся, я же не кусаюсь!
В грубом голосе незнакомца слышались теплые нотки. Назарка несмело подошел.
— Садись!
Назарка присел осторожно на краешек орона. Каким маленьким и хрупким показался он сам себе по сравнению с этим широкоплечим, мускулистым человеком! Незнакомец нагнулся, извлек из-за голенища торбаса плоскую бутылку зеленого стекла, взболтнул ее.
— Пьешь?
Назарка отрицательно тряхнул
— Молодец, что не пьешь! Вино пропащие люди только любят. Тунгусские шаманы так и говорят: в спирте самый злой дух сидит! Оно и в самом деле так!
Он налил в кружку спирту, со свистом выпустил через ноздри воздух, страдальчески поморщился и выпил. Потом старательно вытер губы засаленным рукавом пиджака.
— А я без этого зелья не могу. Другой раз заберет такая тоска, хоть в петлю лезь. А выпьешь, ничего будто, отляжет от сердца.
Тяжелой, теплой ладонью он погладил всклокоченную Назаркину голову и легонько пошлепал по спине.
— Я тоже когда-то вроде тебя огольцом был...
Назарка перестал бояться этого человека, с лицом, как бы неровно склеенным из двух половинок. И совсем он не страшный. В его неторопливых движениях, интонациях голоса сквозило что-то такое, что внушало доверие.
— Да судьба мне неладная выпала, колесом согнула и крутит, крутит без конца и края.
Голос его зазвучал глухо, надломленно. Потом он вдруг, насупившись, замолчал, спихнул с орона солдата, расстелил тулуп и прилег. За юртой послышалась нестройная песня, она приближалась, нарастала. Пьяные, охрипшие глотки с трудом выводили унылый мотив.
— Беду чуют, вот и заливаются! — произнес незнакомец и устало закрыл глаза.
Дверь распахнулась. В юрту хлынул мороз и колышущимся молочным покрывалом скрыл распластанных на полу отрядников. В помещение ввалилась новая компания. Павел, Станов и еще несколько приближенных, пошатываясь и спотыкаясь, цепочкой пробирались в передний угол. Устроившись за столом, Павел обвел осоловевшим взглядом юрту. Станов вытащил из оттопыренных карманов несколько новых бутылок. Завязался шумный, нестройный разговор.
Назарка, стараясь не привлекать к себе внимания, перебирая руками по краю орона, отсел в сторону. Он съежился и со страхом посматривал на громкоголосую компанию. Пришедшие распили бутылку. Загремела разудалая песня. Простуженным, дребезжащим тенором запевал Станов. Спавшие вповалку отрядники вскидывали хмельные головы, ничего не понимая, поводили вокруг одичалыми глазами и опять погружались в сон. Сидеть было неудобно, и Назарка зашевелился в своем углу. Павел резко обернулся. На лице его был испуг. Увидев притаившегося Назарку, расхохотался.
— Друг! Мой старый друг! И ты здесь... Ну, садись с нами. Помнишь, как тебя ранили? Пришло время — рассчитываемся.
Он поймал Назаркину руку, притянул его к себе и обслюнявил щеку горячими губами. От Павла пахло винным перегаром и потом. Затем он обратился к остальным:
— Это мой старый приятель! Вместе оружие везли из города. Можно сказать, одним из первых пострадал за наше святое дело. Красноперые тогда подстрелили его!
Павел легко поднял паренька и усадил его между собой и поручиком. Налил в стакан спирта, плеснул воды и протянул Назарке: