В тайге стреляют
Шрифт:
— Пей за нашу победу!
Назарка удивленно глянул на него, бережно, чтобы не расплескать, отодвинул стакан.
— Пей! — уже с пьяной нетерпеливостью повторил Павел.
Черные глаза его, большие, безумные, уставились на подростка, будто впились в него. Под кожей на скулах вздулись желваки.
— Чего вы к мальчонке прилипли? — привстал незнакомец. — Какой он питок?..
Его слова пропустили мимо ушей. Черные глаза Павла с застывшими в них блестками наливались кровью.
— Пей, не бойся! Утеха в жизни! — пьяно пробормотал Станов. — Раньше русский офицер берег
Назарка хотел сказать, что ни разу не пробовал спирт, по лицо Павла багровело, губы его подергивало. И, не сознавая, что он делает, Назарка ощупью взял стакан и, закрыв глаза, сделал несколько больших глотков. Дыхание захватило, в желудок как будто плеснули кипятку.
— Ой!.. Ой!
Назарка пытался что-то крикнуть, но слова застревали в горле, нечем стало дышать. Пламя, казалось, охватило все внутренности. Назарка схватил первый подвернувшийся под руку кусок и начал запихивать его в рот. По щекам катились слезы.
— Не троньте мальца!
Незнакомец угрожающе поднялся с лавки. Шрам на его лице стал темно-фиолетовым. Через рубашку можно было заметить, как вздулись, заходили мускулы на руках.
Павел смерил его взглядом:
— Ты откуда, заступник, взялся? Тебя не трогают — не лезь! Сами знаем.
Однако Павел говорил с ним примирительным тоном. Незнакомец некоторое время не мигая рассматривал командира, потом почесал волосатую грудь и лениво произнес:
— Плесни-ка мне ковшичек!
Павел налил и протянул ему полную кружку:
— Хвати! Тоже нашел из-за чего шум поднимать! Пусть привыкает.
Размахивая руками, рядом захлебисто хохотал Станов:
— Что, не в привычку? Смотри, как я пью. Учись, молодо-зелено!
Помощник командира схватил со стола бутылку, быстрыми кругообразными движениями разболтал ее содержимое и опрокинул над широко разинутым ртом. Спирт воронкой раскручивался из горлышка. Выпив половину, Станов изломал рот в болезненной гримасе и сплюнул:
— Видал, как русский офицер лакает эту гадость!.. Все развеяно прахом! Славное прошлое зачеркнуто, традиций нет! Чего не смогли сделать солдаты кайзера, совершили рабы, — Русь растоптана!
Спирт оглушающе ударил в голову. Назарке без причины сделалось весело. Он засмеялся, безуспешно пытаясь кончиком ножа подцепить мясо. Перед ним сидели уже не один, а два Павла. Не удивляясь этому, Назарка по очереди обращался то к первому, то ко второму. Но вскоре ему стало жалко себя, и из глаз покатились слезы. Размазывая их по щекам — они оставляли грязные полосы, — Назарка бормотал какую-то несуразицу. Сидящие покатывались от смеха. Но вдруг бешеная злоба прилила к сердцу. Почему смеются, какое имеют право обижать? Ему захотелось ударить Павла по оскаленному рту.
— Я тебя!.. Почему тогда бил меня уздой?..
В руке у Назарки сверкнул нож — подарок Павла.
— Ах ты, гаденыш!
И нож отлетел далеко под стол. Жилистая рука поручика чуть не сломала Назарке кисть. Тот заревел от боли, полез кусаться, но натолкнулся зубами на кулак. На губах запузырилась
Некоторые отрядники, разбуженные шумом, поднялись, начали как лунатики, натыкаясь на предметы, слоняться по юрте. Назарка, извиваясь как червяк, катался по загаженному полу. Командиры хохотали. Уж очень забавен был ошалевший от спирта якутенок. Кое-как он вытащил изо рта кляп и стал быстро-быстро говорить, выкрикивая угрозы. Но вскоре затих от одурманивающего действия алкоголя.
Павел и его помощники примолкли. Немного погодя некоторые отправились спать. За столом остались Павел и Станов.
— Давай допьем! — предложил помрачневший поручик.
Он медленно, стараясь не расплескивать, выпил остатки спирта, сплюнул горькую, тягучую слюну. И без того бледное лицо его стало белым как мел, губы подергивались, Несколько минут он неподвижно, тупо глядел на ярко вспыхивающие угли в камельке. Губы поручика беззвучно шевелились. Рядом о чем-то глубоко задумался Павел.
— Э, да о чем грустить! Прошлое — сон. Хороший, но только сон. Жизнь обратно не повернешь! Мы считали империю несокрушимой, а она рассыпалась, как карточный домик... — Он яростно дунул на распрямленную ладонь. — Фу! Была — и нету!
Поручик с пьяной бесшабашностью откинулся на кумалан [33] и хрипло запел:
Там в саду при долине Громко пел соловей. А я, мальчик на чужбине, Спозабыт от людей.33
Меховой коврик.
В этот момент Станову вспомнилась вся его жизнь, какая-то нескладная, неудавшаяся.
Спозабыт, спозабро-оше-е-ен С молодых, юных ле-е-ет...Чувство щемящей жалости к самому себе вползло в грудь, цепко ухватилось за сердце. Тоска смертная!
Кто бы разогнал ее! Ведь никто не поймет, чт о бередит отвергнутую душу.
...Я остался сиротою, Счастья, доли мне не-е-ет!Поручик резко оборвал песню, судорожно всхлипнул. Тоска! Разве кто поймет? Эх, люди — звери!
— Мы еще почище зверей! — прохрипел он, отвечая на свою мысль. — Глотки друг другу рвем, да так, что львы позавидуют... Кто мы? — поворачиваясь к собеседнику, спросил он. — Гниль, могильные черви!
Павел грохнул кулаком по столу, удивленно посмотрел на помощника:
— Что, до небесных ворот на карачках добираешься?
— Я тебя спрашиваю: зачем мы живем, кому нужны, для чего?
— Как для чего? — переспросил озабоченно командир.