В тайге стреляют
Шрифт:
Назарка мотнул головой, пряча глаза.
— Все в точности сделан, как я велел. Через три дня возвращайся. А жадному Голомареву передай, пусть готовится встречать гостей, варит бражку... Только никому ни слова, что у меня был. О чем толковал со мной и что в Бордоне видел — никому не рассказывай! Если не придешь к нам, если не выполнишь мой наказ, с отцом твоим мы точно так же сделаем! — И он недвусмысленно кивнул на чуть засиневшее окно, выходившее к коновязи. — Собирайся... Пора!
Назарка начал натягивать на себя шубенку, а в голове неотступно стояло: неужели отец в самом деле в плену? Может, отряд Пешкина попал в засаду?..
— Байбал, — несмело попросил Назарка, — разреши повидать отца!
— Когда вернешься!.. Пошли!
У крыльца стояла лошадь, запряженная в легкие санки с высокой спинкой. Возле них похаживал незнакомый человек в дохе, с берданкой за плечами. По знаку командира он накинул на Назарку собачий тулуп и усадил впереди себя. Павел сунул в карман бывшего батрачонка несколько серебряных монет.
— Через три дня! — напомнил он. — Двигай.
Сытый застоявшийся конь с места взял размашистой рысью.
Глава третья
Глаза у Чухломина были веселые, смеющиеся. От них к седеющим вискам развернутым веером протянулись подвижные морщинки. Жесткие подковообразные складки возле губ смягчились. Комиссар почесывал заостренным карандашом заросшую черными волосинками переносицу и влюбленно смотрел на Назарку. Фролов, заложив руки за спину и развернув плечи, медленно похаживал по комнате, пересекая ее по диагонали. Он старательно выбирал те половицы, которые не скрипели, и ступал на них. Тепляков сидел, привалившись к печке, мусолил погасший окурок. О существовании его дядя Гоша в данный момент, видимо, совершенно позабыл. Улыбка молодила его загорелое обветренное лицо.
Размахивая руками, шмыгая носом, Назарка торопливо, взахлеб говорил. Он рассказывал о своих похождениях в лагере белоповстанцев. Хотелось разом выложить все, что он видел, испытал, пережил в Бордоне, но язык не поспевал за мыслями.
— Первым старик по имени Мельчес... «Вредный человечишка». Белый так называл не меня — старика. Потом Семен. Прямо грех — испугался, удивился!.. Потом ревком. Страшно смотреть. Ухо гвоздем приколотили! — Назарка зажмурил глаза, затряс головой и перевел дыхание. — Вспомню — кажется, сам слышал, как он кричал!
Чухломин плохо еще понимал якутскую речь, и когда не мог уловить смысла в сбивчивом Назаркином повествовании, чуть хмурил лоб и вопросительно вскидывал глаза на Теплякова. Не отвлекая Назарку, дядя Гоша вполголоса переводил.
— Повтори-ка те отряды беляков, которые ты упоминал?— попросил Чухломин, когда рассказчик умолк и потянулся к кружке с водой.
Назарка добросовестно перечислил фамилии белогвардейских командиров, присовокупив, что у них вдоволь мяса, масла, хаяха и прочих продуктов. Комиссар долго писал что-то в блокноте, подчеркивая отдельные места.
— Макар Иванович меня крепко заинтересовал! — сказал Тепляков. Он пересел вплотную к столу, постучал ногтем по спичечной коробке и раздумчиво произнес: — Определенно, дело нечистое... Нечистое! — с нажимом повторил он.
— Тут и сомневаться да гадать нечего. По лбу и по затылку замахнулись нас огреть. С двух сторон давануть — и разом конец. Знакомая тактика! — усмехнулся Чухломин, погладил усы и повернулся к Назарке: — Значит, Цыпунов отпустил тебе три дня сроку?
— Найду, пожалуй!
На перекрестке Назарка придержал шаг, огляделся, напрягая память. Да, тогда Павел повернул направо. Эту вожжу он натянул, направляя жеребца, а той — левой — подхлестнул его. Теперь осталось пройти совсем немного, и Назарка медленно пошел вперед.
Вот и дом под четырехскатной крышей, с кирпичной, выбеленной известью трубой. Высокий глухой забор до половины скрывал выкрашенные белой краской ставни. В крепких воротах, окованных по краям железными угольниками, ни одной щелки.
Назарка долгим, изучающим взглядом обвел заплот, крышу и ворота. Он сразу же определил, что со двора никто не выезжал и в него не въезжали. Испятнанный точечками сажи снег был как взбитая перина — ни складки, ни вмятины. К калитке из массивных досок вела узкая, слабо натоптанная тропка. Определенно, здесь обитали какие-то затворники. Они редко выходили на улицу, и люди не часто навещали их. Помедлив, Назарка взялся за металлическое кольцо, осторожно повернул его. Калитка оказалась незапертой и чуть подалась под нажимом руки. Назарка открыл ее, переступил запорошенный снегом порожек. Тоской и запустением повеяло на него. У крыльца ветер намел сугроб с загнувшимся над перилами гребнем. Весь двор неровными буграми покрывала искрящаяся под солнцем пухлая пелена. Ни одного свежего следа. Только к поленнице дров с ополовиненным рядом лиственничных и березовых поленьев вела утоптанная, наполненная косыми тенями стежка. Под тесовым навесом, где некогда стояла телега Павла, было пусто и заснеженно. Лишь у задней стенки траурной каймой чернела земля.
Настороженно озираясь и ступая на носки, словно боясь провалиться, Назарка взошел на крыльцо, передохнул и сильно постучал.
— Кто там? — спросил через минуту сиплый женский голос.
Назарка намеревался заговорить громко, веско, чтобы произвести впечатление, но сразу же заволновался, начал путать родные якутские и навечно запомнившиеся русские слова, которых знал пока не столь уж много. А от этого и засмущался еще больше.
— Мин... я... Огонер-старик Уйбаан... Отец Байбала, Павла, послал... Город ехал. Улахан, много дела есть!
— Что-что? — озадаченно спросила женщина. — Ничего не разберу. Чего вы хотели?
— Макар Иванович надо! — напрямик заявил Назарка, убедившись, что его путаные объяснения вряд ли будут поняты. — Макар Иванович шибко надо. Дело есть!
С грохотом отодвинулась щеколда, пронзительно проскрипела дверь. Назарка увидел женщину с клетчатым платком на плечах. В вырезе грязноватого халата, где кончается шея, виднелась глубокая круглая ямочка. Он с первого взгляда узнал хозяйку. Лицо у нее было одутловатое, заспанное. Выражение его испуганное. Под глазами набрякли мешочки. Волосы кое-как собраны в пучок. Она нисколько, кажется, не изменилась. Такая же дебелая и пышная. Только вот морщинок прибавилось.