В те холодные дни

Беляев Владимир Сергеевич

— Раз не вернулся в свой цех, значит, есть причина, — упрямо сказал Николай. — И что вы все пристаете ко мне?

— Знаем твою причину, стыдно сказать, — оборвал его отец и отодвинул чашку.

— О чем вы говорите? — рассердился Николай. — Какая муха вас укусила с утра?

— Сам знаешь о чем. Мало, что всякие разговоры пошли по заводу? Не слыхал? Так я тебе прямо скажу: из-за Поспелова не идешь ты в сварщики, подальше от него держишься, поспеловскую жену не поделили.

— Сплетни все это! Выдумка, — вспыхнул Николай, вскакивая со стула.

— А чтобы не

было выдумки, не шастай в чужой огород. Пора о женитьбе подумать, семьей обзавестись, к основательному делу причалить. Ты живи по-нашему, по-рабочему, чтобы во всем была ясность и все на виду у людей.

— Да что ты к нему привязываешься, отец? — вступилась за сына Мария Емельяновна. — Поесть не дашь спокойно. В чем же он виноват?

— Знает кошка, чье сало съела, — сказал отец. — Не успел снять флотскую одежу, как тут же заявился к тетке Дашке, фотографию своей бывшей крали забрал, будто не знает, чья она теперь жена.

— Фотография — не живой человек, ну и что, если взял? И откуда вы знаете?

— Дашка сама проболталась, да поздно схватилась. Я все понял. Ославишь людей, семью разобьешь, за это не похвалю.

— Может, кончим собрание? — сказал Николай. — Снимем этот вопрос с повестки дня? Вы же сами сказали, что я не маленький. Знаю, что делаю.

— Может, и не мал, да глуп. Не ходи к Дашке, не ищи свидания с прежней любовью. Упустил птицу, не ломай чужую клетку.

— Ладно, батя, разберусь.

— Я знаю, что говорю, — наседал на Николая отец. — Чужие бабы до добра не доведут.

— Не сердись на отца, сынок, — сказала Мария Емельяновна. — Мелет языком, сам не знает чего.

Катерина и Андрей с усмешкой переглянулись.

— Уж больно вы строго, папаша, — заступилась за Николая Катерина. — Вы бы Андрюшку тоже так-то ругали. Когда был молодой, не к одной ко мне хаживал.

— В нашем роду все одинаковые, — сказал Андрей, лукаво посмеиваясь. — Хоть ругай, хоть не ругай. Батя знает.

Отец сердито фыркнул, встал из-за стола.

Завтрак кончился. Все торопливо одевались, разбирали шапки, перчатки, топтались у дверей.

Отец постепенно остыл, потрепал чубастую голову сына Николая, которого только что бранил:

— Завязывай шапку как следует, тут тебе не Севастополь. Вон какой ветер на дворе. Уважь мою просьбу, иди в отдел кадров, просись на старую работу в электросварщики.

— Не знаю, батя, я же только что оформился в горячий цех. Сами говорите, нехорошо прыгать с ветки на ветку.

Направляясь к выходу и расталкивая всех, Никифор Данилович крикнул на пороге:

— Чего стоите? Забыли, как дверь открывается?

Большая, шумная семья высыпала на крыльцо.

Никифор Данилович, его сыновья и дочь работали на одном заводе. Шкуратов уже не один десяток лет живет в этих краях, пришел сюда молодым парнем еще в начале тридцатых годов, когда здесь начинались первые строительные работы. Дали тогда ему в руки лопату и послали на котлован в бригаду грабарей. Это было его рабочее крещение. В одном из бараков вскоре ему отвели уголок за занавеской, где он поселился с молодой женой.

Теперь только на старенькой фотографии

можно увидеть, какими были в юности Мария и Никифор. У сегодняшней Марии Емельяновны от крепкой деревенской девушки остались одни веселые глаза да робкая, стеснительная улыбка, все же остальное переплавилось, перековалось в горниле долгой и трудной жизни. Кем она только не была, какой работы не делала! И на стройке, и на заводе, и в фабричном комитете, и в жилищно-строительном отделе, и так до самой пенсии. Да и по сей день никак не может привыкнуть, что ушла на отдых, все еще будто в строю, словно семья ей — не семья, а трудовая бригада. Она гордится тем, что хорошо прожила свою жизнь, родила и воспитала двоих сыновей и дочку, да не только своим детям матерью была, но и чужих ставить на ноги помогала.

Никифор Данилович был человек незаурядный. Еще в молодые годы прославился на стройке как стахановец, потом в разное время учился на различных курсах, стал квалифицированным рабочим, а после — мастером. В первый же день Великой Отечественной войны явился в военкомат, потребовал, чтобы отправили на фронт. Но его вместе с другими мастерами и опытными рабочими вернули на производство. Нужно было срочно налаживать выпуск оружия для фронта. Шкуратов нервничал, настаивал на своем, наконец согласился остаться на несколько недель, чтобы помочь женщинам и подросткам пустить на лад заводские дела, а сам все же надеялся отправиться на войну. Но жизнь повернула на свое: вскоре пришлось Шкуратову вместе с эвакуированными с востока рабочими делать снаряды и пушки и на базе старых цехов трубопрокатного завода строить новые цехи на голом пустыре, где под ударами лопат звенела промерзшая земля, а ветер валил с ног усталых людей.

Его сыновья, дочь и сноха прикипали к заводу, не отделяя своей судьбы от родительской. Старший сын сначала пошел в ремесленное, потом слесарил, закончил вечернюю десятилетку, поступил в институт, получил диплом инженера и снова вернулся на завод.

Косачев хорошо знал всю семью Шкуратовых, следил за Андрюшкой с малых лет, всегда поощрял его рвение к учебе. Сергей Тарасович умел ценить способных людей и, когда Андрей вернулся с дипломом, смело выдвинул молодого инженера на ответственную должность. Вот уже более двух лет Андрей работает начальником цеха, того самого знаменитого экспериментального цеха, который создавал сам Косачев. Женился Андрей на сокурснице по институту Катерине Фроловой, привел ее в отцовский дом. Никифор Данилович и Мария Емельяновна радушно приняли сноху:

— Живи у нас, умножай шкуратовский род.

Младший сын Шкуратовых Николай еще мальчишкой вопреки воле отца пошел учиться в железнодорожный техникум. Но из этой затеи ничего не вышло, не стал он машинистом. Отец был доволен, отвел сына на завод. Николай потянулся к электросварке, быстро освоил ее. Зарабатывал хорошо, жил в отцовском доме до самого призыва во флот, сюда же вернулся и после службы.

Сейчас в трамвае отец исподлобья поглядывал на Николая, серчая на то, что сын запросто заговаривает то с одной, то с другой женщиной, да все с красивыми, знает толк, шельмец.