В те холодные дни
Шрифт:
Все приглашенные собрались в ожидании начала совещания, тихо переговаривались, рассаживались по местам.
Косачев поднялся из-за стола, окинул всех острым взглядом, приветственно кивнул головой.
— Приступим к делу, товарищи. Докладывайте, Кирилл Николаевич.
Косачев стоял спиной к высокому окну, склонившись над широким столом, заваленным чертежами и бумагами, несколько минут внимательно прислушивался к словам главного инженера.
Чуть отодвинувшись от стола, на мягком стуле с красной обивкой сидел Уломов, с озабоченным видом делал заметки в
Водников говорил уверенно, четко, формулировал мысли кратко, почти в телеграфном стиле, Когда он сказал, что завод до сих пор не получил от поставщика давно обещанного стального листа и что придется еще долго и терпеливо ждать поставок от прокатчиков, Косачев категорическим тоном перебил докладчика:
— Нельзя с этим мириться, Кирилл Николаевич! Надо требовать, а не ждать. Не надейтесь на самотек.
— Мы строим наши отношения с поставщиками на доверии, Сергей Тарасович. Они же ответственные, взрослые люди, — пытался объяснить свою позицию смущенный Водников. — И к тому же не было экстренной срочности, мы и не нажимали.
— Придется вам, Кирилл Николаевич, самому слетать на завод, лично проследить, чтобы прокатчики выполнили наконец наше требование.
— Разумеется, — согласился Водников. — Будем действовать. Примем меры.
— И вы, Вячеслав Иванович, проявите побольше энергии, — обратился Косачев к Поспелову. — Надо активнее помогать главному инженеру.
В ответ Поспелов пожал плечами и спокойно сказал:
— Да я всей душой, Сергей Тарасович, но ведь это нелегкое дело.
И тут он встретился с таким колючим взглядом Косачева, какого раньше никогда не замечал.
— Забудьте старые песни, Вячеслав Иванович. Надоело слушать эту присказку: «Нелегкое дело, нелегкое дело». Я знаю, что на заводе есть и такие люди, которые упрямо полагают, что нам вовсе не надо заниматься двухшовными трубами большого диаметра. Это, мол, не наше дело, хватит с нас и того дела, за которое нас награждают и благодарят. Пора, товарищи, всем понять, что не я один, а вся страна, сама жизнь требуют создания крупнокалиберных труб для газопроводов и нефтетрасс. И решить эту задачу — дело нашей чести, других мнений не может быть.
Косачев прямо посмотрел на всех собравшихся, сделал паузу и спокойно, четко изложил свой план дальнейших действий, объяснил, почему так срочно нужна обстоятельная записка в министерство.
Люди оживились, согласно кивали в ответ на слова Косачева, поддерживали директора. Поспелов даже хлопнул в ладоши раза два, но тут же смутился, покраснел и сконфуженно засмеялся, боясь, что иные могут неправильно понять его, посчитают флюгером: вертится, мол, туда-сюда, как дует ветер.
— Согласны! Согласны! — крикнул он громче всех. — Я все это сказал для полемики. В целом я — за.
— Вечно вы с фокусами, Вячеслав Иванович, — упрекнул Поспелова Андрей Шкуратов.
Со всех сторон донесся до Косачева веселый гомон, задвигались
Косачев дружелюбно смотрел на инженеров, снял очки, бросил их на чертежи, разложенные на столе, улыбнулся.
— Есть у кого-нибудь сигареты с фильтром, черт возьми?
Наступила разрядка…
Андрей Шкуратов проворно протянул пачку Косачеву:
— Прошу вас, Сергей Тарасович, угощайтесь! Только они и с фильтром вредные. Вы, кажется, совсем бросили?
— С вами, чертями, бросишь, — пошутил Косачев. — Сами дымите, а мне нельзя?
К Косачеву потянулись руки с зажигалками, он прикурил от одной из них, глотнул горький дым, закашлялся, но не бросил сигарету.
— Прошу вас, товарищи, действуйте, как договорились. Пусть знает Москва, на что мы способны. Успех нашего эксперимента будет сильнейшим козырем и веским доказательством в пользу наших проектов.
3
Весь этот вечер Косачеву не давала покоя история со старым другом рабочим Воронковым. И на совещании с инженерами и во время обхода завода он вспоминал о своем однокашнике, человеке строптивом и горячем, еще с молодых лет прослывшем заводилой и бузотером в самом добром значении этого слова. Строгий был, крикливый, часто выступал на собраниях, и если уж кого-нибудь критиковал, то с шутками-прибаутками, заковыристо, догадывайтесь, мол, сами, о ком говорю. А многим не стеснялся сказать правду и в глаза. Несколько лет назад Воронков тяжело заболел воспалением легких, прохворал долго, силы поубавилось, и, вернувшись на завод, заметно сократил активность, ограничиваясь делами цехового масштаба.
Как-то после болезни нежданно встретились они с Косачевым на заводском дворе. Косачев обрадовался старому товарищу, долго тряс руку.
— Давненько тебя не вижу, — говорил он Воронкову. — На собраниях не выступаешь, ко мне не заходишь.
Воронков вроде с обидой дернул плечами, сказал Косачеву:
— А я болел, без малого два месяца провалялся.
— Да ну? — удивился директор. — Теперь-то здоров?
— Оклемался.
— Скажи пожалуйста!
Воронков усмехнулся.
— Я тебя ждал, думал, придешь, проведаешь, — сказал он директору. — Знаешь, как в больнице тоскливо, особенно в нашем возрасте. Один раз даже будто твой голос за дверью услышал, обрадовался.
Косачев виновато вздохнул:
— Не знал я, Петро. Не знал.
— Откуда узнаешь? — неопределенно кивнул Воронков, поглядывая на Косачева колючим взглядом. — Заводище вон какой — целый город. Когда начинали строить, не думали, что такой будет. Тут помрет человек, и не узнаешь, что похоронили. Зашел бы как-нибудь в гости. Аленка обрадуется.
— Дела, разве выберешься? А надо бы, старая дружба не должна ржаветь.
— Известное дело. В больнице я часто вспоминал прежние годы. Ей-право, ждал, что заглянешь на часок или привет пришлешь. А ты, стало быть, не знал? Ничего, бывает, — сказал Воронков и попрощался.