В тебе моя жизнь...
Шрифт:
— Я видел их тогда в последний раз. Моих родителей и сестру, — хрипло проговорил он. — В ту ночь я напился вместе с Полем и Анатолем и остальными офицерами в казарме. Затеял ссору с одним из поручиков. Даже уже если честно не помню из-за чего. Мы с ним стрелялись. Он промахнулся, а я ранил его в плечо. Меня и моих друзей заключили под стражу, а затем выслали из Петербурга — их в деревню, меня — на Кавказ на полгода.
— Ты уже был на Кавказе? — спросила Марина.
— Да уж, не впервые туда еду. Там я получил своего «Георгия» и именную саблю. Так что не бойся за меня — я стреляный воробей, — усмехнулся Загорский. Он прижал ее к себе еще сильнее и зарылся лицом в ее волосы. — Я был зол. Ужасно зол на своих родных. Пока я был в крепости, никто не пришел ко мне. Никто из них. Лишь после суда мне сообщили, что отец хочет
Из-за этого слепого чувства я отказался ехать на венчание сестры через несколько месяцев после моего пребывания на Кавказе, хотя по хлопотам деда и отца мне дали отпуск — неслыханное дело! Она вышла замуж, а я даже не приехал к ней на торжество. Написал только сухие поздравления и все. Сам, дурак, разрушил все, что нас связывало с детства, ту нежную привязанность друг к другу, что далеко не всегда возникает между братьями и сестрами. Мы были очень близки, а я сам разрушил эту близость по глупости. А потом… потом она уехала с супругом к его месту службы. Спустя время туда поехали и родители — Элен написала, что ждет ребенка, и мама настолько переживала, что захотела поехать к ней и в числе первых увидеть дитя, когда придет время. Отец всегда потворствовал ее желаниям, он сильно любил маменьку…
Я много думал тогда, на Кавказе. Там, знаешь ли, многое переосмысливаешь, очень многое… Я столько раз порывался написать моим родным покаянное письмо и столько раз рвал его. В итоге я решил, что лучше все сказать им лично, а не строчками на бумаге. Я думал, что у меня есть время на все: и на то, чтобы съездить к Элен и ее супругу по возвращении из ссылки, и на то, чтобы примириться с родителями и даже своим строгим дедом. Как выяснилось, у меня его не было.
Марина почувствовала, как внезапно напряглось его тело, и поняла, как больно ему сейчас ворошить прошлое. Она покрепче обняла его, словно давая понять, что она рядом и всегда готова разделить с ним и его боль, и его страдание.
— Место службы мужа Элен было в гарнизоне Варшавы, — проговорил Сергей, и Марина, сопоставив сроки, осознала, что произошло тогда, шесть лет назад.
— О Боже! — прошептала она. — Значит, они были тогда там? В Варшаве?
— Были. Прямо там, в самом центре этого восстания. Мы до последнего надеялись, что им всем удалось спастись из этого ада, в который превратилась тогда Варшава. Но вышли последние русские силы из Польши, а мы по-прежнему не имели вестей от родных. Я тогда сразу же попросил о переводе в действующие на месте восстания войска, надеясь там, на месте разобраться, что произошло с ними или напасть на любой их след. Я даже предположить не мог, что найду в Польше только одни их могилы.
Муж Элен погиб в числе первых. Он сражался до последнего, еще не зная, что наутро великий князь прикажет отступить от Варшавы. Мой отец погиб, когда пытался сдержать повстанцев и не допустить их в дом, где были перепуганные женщины — его жена и дочь. Что он мог сделать один против толпы? Эти польские собаки, слуги дома, бросили их на произвол судьбы. Могил их нет — ни отца, ни моего зятя. Я даже не хочу думать, что стало с их телами. Одна из полячек, что жила в доме по соседству, показала, где похоронены моя мать и сестра. Дед тогда чуть с ума не сошел, когда узнал, что ждать уже некого. Потерять в одночасье почти всю семью…
Это несчастье словно обнажило ту обоюдную неприязнь и недовольство друг другом, что была меж нами с дедом. Мы с ним крепко поссорились тогда, в день, когда перезахоронили останки родных на семейном кладбище в Загорском. Он кричал, что я неспособен любить и сострадать, что я только разрушаю. Что внес раскол в нашу семью. В чем-то он, конечно, прав — я так и непрощен ими, и мне с этим жить всю оставшуюся жизнь. Я не оправдал надежд родителей — они ушли, уверенные, что их сын вырос совсем не таким, о каком они мечтали. Я не вернул расположение сестры, отвернувшись от нее в день той злополучной ссоры. Все рухнуло в один миг, вся моя прежняя жизнь из-за моей глупости и нелепой гордыни. Мне никогда об этом не забыть, ведь на моем мундире всегда будет вечное напоминание о происшедшем — Virt'uti Milit'ari [60] ,
60
Орден Virt'uti Milit'ari ( русск. Орден воинской доблести) — самый почётный польский военный орден, присуждается за выдающиеся боевые заслуги. В Российской Империи вручался за подавление Польского восстания 1830-31гг., награждения производились только в течение нескольких лет.
Моя душа… она словно застыла. Дед прав — я разучился любить. Я сошелся с Натали тогда, но скоро понял, что уже не чувствую к ней той любви, что хотел бы. Это страшило меня. Я перепробовал многое, пытаясь уйти от себя, от своей совести — выпивка, бретерство, опиум… Ничто не приносило облегчения моим мукам. Мне часто снилось снова и снова, как Элен зовет меня вернуться, а я ухожу прочь… Я непрощен, я проклят…
— О, милый, — подняла голову Марина и посмотрела на мужа. Она взяла в ладони его лицо и легко и нежно коснулась своими губами его глаз, стирая с них невыплаканные слезы. — Мне очень жаль, что эта трагедия произошла с твоей семьей. Но я убеждена в одном — они простили тебя. Поверь мне, это так. Они простили тебя, если не сразу же, как ты шагнул прочь из дома, то спустя время, когда ты был уже на Кавказе. Родные близкие друг другу люди не могут держать злобу столь долго… Не казни себя. Впусти в свою душу их прощение. Тебе станет легче.
— Ты — мой ангел, — Сергей вдруг с силой привлек ее к себе и стиснул в крепком объятии. — Мой дивный ангел! Чем я заслужил твою любовь ко мне? Я чудовище, бездушное чудовище, а ты видишь во мне совсем другого человека.
— Вовсе нет, — прошептала Марина тихо. — Другого человека видишь ты. Я же вижу истинного Сергея Загорского…
— Ах, если бы ты знала, если бы знала! Я причинял с тех пор так много боли людям. Вполне осознанно. Я презирал их за слабости и пороки, мне никогда не ведомо было чувство жалости к ним. Я разорял за карточным столом просто так — от скуки. От скуки дразнил и оскорблял, проверяя людей насколько силен их страх перед моей славой стрелка и рубаки. От скуки соблазнял и покидал тоже от скуки. И тебя я стал добиваться тогда, три года назад, тоже от скуки. Все эти стихи в альбом, взгляды украдкой, визиты с Арсеньевым в дом, где был шанс увидеть тебя. Твоя любовь была бы достойным развлечением для меня тогда. Я склонил тебя к побегу почти из-под венца, к непослушанию родительской воли. Ты и сейчас скажешь мне, что не видишь во мне порока?
— Не вижу. Я никогда не видела его в тебе.
Сергей не знал, что ответить на это. Ее безграничная любовь к нему, такая слепая и безрассудная, поразила его до глубины души. Он никогда не верил, что можно любить вот так, без оглядки.
— Ты — совсем невинная девочка, несмотря на то, что уже переступила порог совершеннолетия, — грустно улыбнулся он. — Ты даже не представляешь, что тебя ждет впереди. Нам предстоит пройти через скандал, когда откроется наше тайное венчание, через d'edain и d'esapprobation [61] петербургского общества, если мой дед не признает наш брак. С тех пор, как погибли мои близкие, он ненавидит поляков столь же сильно, как и наш государь. Я не уверен, что мы получим его одобрение. А это значит…
61
презрение и осуждение (фр.)
— Я знала, на что шла, — перебила его Марина. — Я пойду наперекор всему миру, лишь бы быть рядом с тобой. Лишь бы ты любил меня…
Сергей ничего не ответил, лишь приник к ее губам, опрокидывая ее на смятую постель. Она так наивна и чиста, что у него перехватывало дыхание.
Почему он чувствует себя, словно лев, под лапой которого лежит пойманная им беспомощная лань?
Глава 19
Марина перевернулась на спину и посмотрела в ясное голубое небо, по которому медленно проплывали белые облака, так похожие на большие мягкие подушки. Солнце ослепило ее на мгновение, и ей пришлось прикрыть глаза рукой.