В тени пророчества. Дилогия

Кусков Сергей Анатольевич

Да, ваше искусство, ваше творчество, ваши знания — лицевая, блестящая сторона этой свободы. Но готовы ли вы платить за нее ту цену, которую платите? Все вы? Всё человечество, а не сборище сытых и богатых «благополучных» стран?

Хорошо быть известным музыкантом, продюсером, писателем, художником, холсты которого расходятся за сотни тысяч евро. Но почему никто не хочет видеть обратную сторону искусства? Обратную сторону прогресса? Скайуокер?

Ты знаешь, что такое женское обрезание? Что, где-то краем уха слышал? — Лилит снова ударила, на сей раз со всей силы. Мир на мгновение померк, но громовой голос по-прежнему набатом звучал в голове, не давая провалиться в беспамятство. — А ведь на самом деле его делают полмиллиарда человек!

Представляешь, двести пятьдесят миллионов инвалидок, ставших такими насильно, в угоду чужому самолюбию? В два раза больше, чем население твоей страны! Здорово, да? И это тоже часть твоей свободы! А еще миллиард человек живет на территориях так называемых «локальных конфликтов». Перевести? Миллиард человек живут в условиях войны, иногда затихающей, иногда возобновляющейся. Западная Африка. Центральная. Восточная. Ирак и Ближний Восток. Южная Азия. Юго-Восточная Азия. Латинская Америка, наконец! Тебе поподробнее географию, или в общем достаточно? А знаешь сколько ежегодно людей гибнет в таких вот маленьких локальных войнах? Не столько в боях, сколько от голода и болезней им сопутствующих? Мародерства и всеобщей озлобленности? Когда каждый против каждого, потому что иного способа выжить просто нет? Несколько миллионов. Да, джедай, миллионов! И твоим американским друзьям плевать на них, поборникам свободы, твою мать! Тьфу! И другим богатым странам на них также плевать! Начхать они хотели на это третьесортное быдло! Главное, чтобы их доходы не страдали.

И твоей стране плевать, глубоко-преглубоко. И тебе лично. Так ведь?

А теперь спроси кого-нибудь из жителей этих «неблагополучных» регионов, любого, хочет ли он такой «свободной» жизни? Чтобы вокруг стреляли и убивали? Уводили мужчин насильно «по призыву» и насиловали женщин? Чтобы люди с оружием в руках издевались над теми, у кого оружия нету? Грабили и убивали, расстреливали за причастность к другой нации, вере или идеологии? Чтобы по утрам слышались автоматные трели и разрывы мин и гранат, а не трели птиц? ХОТЯТ ЛИ ЭТИ ЛЮДИ СВОБОДУ? Ну что молчишь, Михаил?

Я сильнее стиснул зубы. На душе было больно, но эта боль была не только от разбитого тела и не столько от него. Она же продолжала, и лучше бы уж била, честное слово:

— Ты заперся в своем относительно благополучном мирке, не видишь и не слышишь окружающей жизни, и не хочешь ее слышать. Но при этом считаешь, что имеешь право судить. Потому что знаешь все на свете! Самый умный! Самый грамотный! Самый крутой! — В иронии её голоса можно было утонуть. — Может, тебе нужны конкретные примеры? — продолжала она. — Не абстрактные? Да пожалуйста! — Светочка-Лилит присела, к чему-то прислушалась. Глаза ее вновь налились золотым огнем.

— Ну вот. Бангладеш. Голодный мальчик умирает возле какой-то стены. — глаза вспыхнули, затем она вытянула ко мне палец, и я… Увидел все то, что она говорит. Маленький тощий смуглый темноволосый мальчик сидел, прислонившись к забору. Это было с высоты, но не птичьего полета, а чуть ниже, позволяя рассмотреть всё в деталях. Картинка покрутилась, давая рассмотреть изможденное лицо и торчащие ребра, а затем отдалилась, все быстрее, быстрее, выше…

— А вот Сомали. Девочку закидывают камнями. Всей деревней. Ее два дня назад несколько шахидов, местных воинов аллаха, изнасиловали, и суд шариата признал ее шлюхой, дескать, сама их совратила.

Камера приблизилась, показывая новое действо…

Это было ужасно.

Нет, после смерти на площади Страсбурга подобное зрелище не вызвало у меня таких уж острых чувств, сродни потере сознания, но все равно было не по себе. Маленькая окровавленная девочка двенадцати лет привязанная к столбу что-то кричит, а толпа мужчин и женщин вокруг кидает камни. Камера обзора, направляемая богиней, облетала местность вокруг, показывая с разных сторон, разных ракурсов. Вот бешеное лицо старухи в большом черном платке с горящими праведным гневом глазами. Бородатые физиономии мужчин, одетых

в пыльные лохмотья, не вызывающие ничего, кроме отторжения. Пикап вдали, в кузове которого сидят четверо таких же бородатых с автоматами в руках и деловито посмеиваются, глядя на экзекуцию. Вид довольно лощенный по сравнению с местными, но все же серый и жалкий. Те самые воины аллаха. Сильные мира сего для той местности.

Вот девочка теряет сознание. Ее добивают палками, причем женщины. Сборище серых уродин в платках с пылающим взглядом. Мне тошно, противно. Особого отвращения нет, но смотреть невыносимо.

— Что ты знаешь об ЭТОМ мире, джедай? Об ЭТОЙ стороне свободы? — продолжала богиня. — Когда-нибудь задумывался, что происходит в третьих странах? Или живя тут, в сытой и спокойной России, озабоченной только тем, как бы догнать Запад по уровню жизни, похерил остальную планету? Не надо, не отвечай, я и так знаю. А теперь и ты знаешь. Видишь, я сама открываю тебе глаза на происходящее. Ты меня благодарить должен, а не ненавидеть.

А вот это, смотри, Бирма. Военные расстреливают крестьян, которые взбунтовались и отказались отдавать зерно.

Новая картинка. Узкоглазые солдаты в грязно-зеленой форме стреляют по убегающим людям. Среди них не только мужчины, есть женщины и старики. Лилит транслировала только картинку, звука не было, но я видел беззвучно открывающиеся в крике рты падающих людей. Горящие хижины, какие-то экзотические тростниковые лачуги, жалкие и хрупкие. Дети, выскакивающие из пылающих и рушащихся строений, попадающие под пули бесстрастно нажимающих на спуск солдат. Да, именно беспристрастных, камера показала их лица вблизи. Для них это обыденная работа, никаких эмоций.

— У них нет больше зерна, они отдали последнее. Но хунте все равно: где хочешь найди, вынь да положь! А хочешь еще войнушку?

Камера взлетела и опустилась в какой-то то ли полупустыне, то ли каменистой степи. Бородачи с автоматами, правда, немного другие, прячась за камнями, вели огонь по засевшей на холме рассредоточенной группе полуобнаженных чернокожих людей, вооруженных копьями, луками и стрелами. И, несмотря на примитив, упражнялись они со своими нехитрыми орудиями настолько лихо, что то и дело кто-нибудь из бородачей падал со стрелой в горле или копьем в менее важной части тела. Но темнокожие бой проигрывали, а за спинами бородачей вдалеке стоял пикап с минометом в кузове, и еще трое воинов аллаха разворачивали его, чтобы вести огонь по холму, на котором чернокожие засели.

Камера поднялась выше — там дальше, за спинами защищающихся, примерно в полукилометре, лежало селение — конусообразные вигвамы, из которого беспорядочной толпой убегали чернокожие люди, в основном женщины, тащащие орущих и визжащих детей. Взрыв. Бородачи из пикапа открыли огонь сразу по селению, видно желая деморализовать противника. Кровавые ошметки рук, ног, тел полетели в стороны…

— Судан. Лица… хмм… арабской национальности освобождают «свои» земли, данные им аллахом, от незнамо каким боком оказавшихся тут дикарей-неверных, — презрительно скривилась блондинка. — Самое интересное, что эти дикари жили на этих землях задолго до того, как арабы узнали, кто такой Мухаммед. Это не только войнушка, Михаил, это еще и геноцид, но какое тебе до всего этого дело, комнатный наш малыш, верящий телевизору!

Камера вновь взлетела и опустилась в центре большого города. Вокруг простирались наши типовые советские дома-коробки. Юркнула в один из них, грязный, замызганный, с выбитыми окнами подъездов. По виду — типичная общага.

Маленькая комнатушка. Двое подтянутых накачанных коротко стриженных молодых людей крепко держат молодую симпатичную девушку лет двадцати, пока третий ее… м-да! Девушка что-то кричит, пытается вырваться, но парни… Пардон, это не парни. Эти уроды только посмеиваются и весело перебрасываются словами друг с другом. Камера взлетела к потолку, и я увидел огромный, на пол-лица, синяк у девушки. Кулаки непроизвольно сжались.