В теплой тихой долине дома

Сароян Уильям

— Мы собирались отпраздновать день его рождения, как в прошлом году, — сказала миссис Макги. — Что, Билл совсем… — спросила она одного из санитаров.

— Боюсь, что да, — сказал тот.

И все это время мальчик был там. Он был там и тогда, когда собрались соседи и из всех женщин не плакала только одна — миссис Макги. Он был там, пока не вспомнил про свою мать и своего отца. Он вспомнил про них, и опять ему захотелось, чтобы звали его не По’этом и чтобы мать его была не актрисой, а отец не профессором поэзии.

Придя

домой, он увидел свою мать и отца. Мать его была очень красивая и молодая, и он никак не мог понять, почему она не такая, как мать Билла. Мать Билла была не красивая и не молодая, и вовсе не умная, и уж, конечно, она не играла в театре; но она была матерью Билла, собственной его матерью, и это было все, чем она хотела быть и на самом деле была. Отец его был самый красивый мужчина, какого ему приходилось видеть — молодой, быстрый и легкий, — словом, совсем не такой каким по рассказам миссис Макги представлялся мальчику отец Билла. Отец Билла работал вагоновожатым: он работал, пока это ему не надоело, и тогда он ушел из дому, уехал в Лондон, а может быть, и дальше, в Париж — делать то же самое на новом месте.

Мать мальчика одевалась, когда он вошел в комнату. В комнату, отделанную самим Анджело. У этого Анджело был тонкий, девчоночий голос, и, целуя руку его матери, он обычно восклицал: «Вы очаровательны, вы просто очаровательны!» Матери не понравился вид сына, к тому же она была чем-то взволнована и курила сигарету в блестящем мундштуке, и на кончике сигареты уж остывало много пепла.

— О, По’эт! — сказала она. — С кем ты еще подрался?

— С девчонкой.

— С девчонкой?

— Да. Она не захотела взять свои слова обратно.

— Что же она такого сказала?

— Она сказала, что я особенный. Я не особенный. Она сказала, что мне шесть лет. Мне шесть с половиной. Она сказала, что меня зовут По’эт Кобб. Меня зовут Эд Макги.

— Эд Макги? Кто такой Эд Макги?

— Брат Билла Макги.

— О господи, что это еще за Билл Макги?

— Сын миссис Макги

— О, По’эт! — сказала мать. — Джордж, — позвала она мужа, — будь добр, расстанься на минуту со своим сонетом и прояви хоть чуточку интереса к собственному сыну.

Из кабинета с листом бумаги в руке вышел его отец.

— Энн, — сказал отец, — послушай-ка, что я написал. Тебе это определенно понравится. Я посвящаю сонет тебе. «О, прекраснейшая из прекрасных, ты воистину чудное чудо!» — Он вдруг умолк, потому что увидел лицо своего сына. — Что это с ним, Энн?

— О, слепец из слепцов, ты воистину слеп! — сказала мать. — Разве ты не видишь? Он опять подрался. На сей раз с девчонкой.

— Она, должно быть, раздразнила его? — сказал отец.

— Ну конечно, — сказала мать. — Она вздумала заявить, что он особенный. По’эт, ты бы присел, что ли? Сядь, пожалуйста, вот на этот стул.

Мальчик сел на жесткий

стул.

— Джордж, — сказала мать, — мне нужно одеться к обеду. Я должна выглядеть сегодня как можно лучше. Мы опаздываем, а от этого может пострадать моя карьера. И потом я хотела бы поговорить с тобой наедине. Мы поговорим, пока я буду одеваться. А ты, По’эт, посиди здесь.

— Что, здорово болит глаз? — спросил, подойдя к мальчику, отец.

— Ах, вовсе он у меня не болеет, — сказал мальчик.

— Ах, вовсе он у меня не болит, — поправил его отец. — Что же у тебя болит?

— Мой брат…

— Нет у тебя никакого брата.

— Билл Макги, — сказал мальчик. — Он мой брат. И он захлебся.

— Захлебнулся, — сказал отец. — Если ты намерен стать поэтом, то тебе не мешало бы научиться правильно говорить.

— Не намерен я стать поэтом. Я стану вагоновожатым.

— В таком случае, — сказал отец, — ты можешь говорить «захлебся» вместо «захлебнулся», «болеет» вместо «болит» и так далее и тому подобное. Если у тебя не болит глаз, то что же у тебя болит?

— Джордж, — позвала мужа Энн, — я не хочу опаздывать на этот обед, и мне нужно поговорить с тобой наедине. Не будешь ли ты добр оставить на минуту По’эта и последовать за мной?

— О’кей, мое чудное чудо! — сказал Джордж.

— Ах, заткнись, пожалуйста, — попросила его жена.

— Мое чудное чудо, — сказал муж, — мое рыжее чудо, настоящее чудо.

Отец ушел в другую комнату, и мальчик остался один. «Мое рыжее чудо, настоящее чудо». Это вот они и называют поэзией. А глаз у него все-таки побаливает. Но ничего, он еще доберется до этой девчонки. Он еще проучит ее и за синяк под глазом, и за то, что она обозвала его особенным мальчиком. И пусть только она еще раз посмеет сказать, что он не брат Билла Макги!

Мальчик довольно долго просидел на стуле, как ему и было велено. Он слышал, как его мать и отец разговаривали о нем и о себе самих и еще о каком-то Флойде, который якобы должен был знать, что творится с их мальчиком и почему он хочет быть Эдом Макги, а не По’этом Коббом. Ему до тошноты надоед этот Флойд. Он просто возненавидел этого Флойда.

— Кто такой Флойд? — сказал он.

— Что? — сказал отец.

— Кто такой Флойд?

— Зигмунд Флойд, — сказал отец. — Друг семейства.

— Зигмунд Флойд! — сказала мать Поэта. — Ну и шутник же ты, Джордж! По’эт, — сказала она, — твои родители хотят поговорить минутку.

— И долго я должен сидеть здесь?

— Пока я не скажу, что ты можешь перестать.

— Что перестать?

— Перестать сидеть.

— Как это можно перестать сидеть? — сказал он.

— Перестань задавать вопросы, — сказала его мать.

— Почему мы никогда не ходим в церковь? Они бывали там каждый год. Почему бы и нам не пойти туда, ну хоть раз?