В тихом омуте...

Платова Виктория Евгеньевна

По выцветшему ковру были разбросаны обложки видеокассет, сплошь Тарантино, снесенные пулями башки.

– Располагайся, – предложил Влас, он счастливо не чувствовал неловкости за убогие внутренности квартиры.

– Не очень-то похоже на гнездо разврата, – заметила я.

– Согласен, на Беверли-Хиллз это не очень-то похоже, извини. Это квартира моего приятеля, он почти не живет в Питере, так, бывает наездами. А вообще на севере сшивается…

Я прошлась по комнате, толкнула дверь в соседнюю – она оказалась запертой. Влас перехватил мой удивленный взгляд:

– Он там свой антиквариат хранит, от бабушки-покойницы

остался. Фарфоровая посуда и пара иранских ковров… Выпьешь чего-нибудь?

– Чего-нибудь – это полусухое псевдошампанское? Или выбор более широкий? – Я действительно хотела выпить, чтобы хоть немного расслабиться.

Влас включил видео – конечно же, Тарантино, ничего другого и ожидать от этого болвана не приходится, дурацкие “Бешеные псы”, я ненавидела этот фильм.

– Не возражаешь? – запоздало спросил он.

– Не возражаю.

Влас подошел ко мне, властно обнял, притянул мою голову:

– Не возражаешь?

Играть нужно было до конца, конечно же, как я могла возразить, поднявшись сюда, в чужую квартиру, с совершенно незнакомым мне человеком. Он просто хотел переспать с понравившейся ему бабенкой – и ожидал от меня того же. И я не стала его разочаровывать: я нашла его губы, уже податливые, только так и должна поступать красивая похотливая сучка, только за этим она сюда и пришла. Я закрыла глаза, чтобы не видеть происходящего, очень странного происходящего – поцелуй затянулся сам и затянул меня – в водоворот ощущений, которых я не знала никогда прежде. У меня вдруг закружилась голова, а чужие раскаленные губы никак не могли оторваться от моих. И мне вдруг стало все равно, зачем я приехала сюда с ним, – возможно, только для этого… Боже мой, наивная школьница, переросток со сбитыми коленками, всю жизнь просидевшая в закрытом учебном заведении собственного тела, теперь пытается вырваться на свободу!

Простите меня…

Меньше всего я хотела, чтобы у меня кружилась голова от человека, убившего близких мне людей, но сопротивляться этому я не могла…

Простите меня…

Голоса тех, которые должны были не прощать меня, теперь молчали.

Или я просто хочу получить попутно несколько уроков от человека, замазанного в смерти, ведь все так рядом…

Я очнулась, когда он спустился к моей груди – сейчас что-то обязательно должно произойти, и самое страшное заключалось в том, что я не видела к этому никаких противопоказаний.

– Где тут у тебя ванная? – собрав остатки воли и переводя дыхание, спросила я.

– Что? – не понял он сначала, а потом все же нехотя оторвался от меня. – Сейчас. Я тебя провожу.

Он действительно проводил меня в ванную, где не было ничего, даже намека на полотенца; только две зубные щетки, два бритвенных станка, полувыдавленный тюбик с зубной пастой и “Детское” мыло в промокшей насквозь обертке.

Мне наплевать было на все это, я сбросила с себя одежду прямо на пол и влезла под душ, вывернув краны до упора.

Приди в себя!

Но приходить в себя не хотелось. Я не знала, что делать с собой, я вдруг с ужасом поняла, что этот тип (“гнусный тип”, не забывай!) будет первым мужчиной, которого я по-настоящему хочу. А я хотела его, глупо обманывать себя, я действительно хотела его, впервые за всю жизнь. (Боже мой, как поздно, как поздно вес приходит… Ты ведь могла встретить кого-то другого – умного компьютерщика в круглых очках, чистенького менеджера по рекламе,

студентика автодорожного института, профессионального автогонщика, водителя троллейбуса, безнадежного графомана, – кого угодно, но не этого же подонка…) …Он обнял меня сзади, “этот подонок”, – это был его стиль, подсмотренный у всех Тарантино сразу: он влез в ванную с бутылкой шампанского и обнял меня. Моя спина упала в его грудь как в зыбкое ущелье, а он все целовал мой затылок, по-мальчишески нетерпеливо. И все-таки справился с мальчишкой в себе, так всегда поступали у Тарантино: его губы соскользнули ниже, они исследовали плечи, лопатки, а потом уткнулись в плеть позвоночника – я была исцелована позвонок за позвонком и почти потеряла сознание от этого.

Влас передал мне бутылку шампанского, я глотнула прямо из горла, совсем не почувствовав его вкус, – и только тогда повернулась к мальчишке, умеющему быть таким ласковым; никогда еще я не видела такого красивого, такого восхитительного тела – тем хуже для него…

Я вылила шампанское ему на голову, и оно тотчас же смешалось со струями воды. Влас поднял голову и перехватил его остатки открытым ртом, потом отобрал у меня бутылку и вышвырнул из ванной к чертовой матери – бутылка грохнулась о линолеум в коридоре, но толстое стекло не разбилось.

Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами, ноздри его трепетали, как у необъезженной лошади, – и он сделал то, всего лишь то, что сделал бы любой самоуверенный мужчина на его месте: припал жадными мокрыми губами к моим соскам… Проклятый хирург-пластик, долговязый докторишко, предупреждал, что после операции именно грудь становится особенно чувствительной – всего лишь послеоперационное осложнение, побочный эффект, встречающийся у пятнадцати процентов женщин – я попала в эти пятнадцать процентов, кто бы мог подумать! Мысль об этом была последней, четко сформулированной в моем сознании…

Я смутно помнила, как он поднял меня и понес в комнату, на уже расстеленную тахту; как мокрую (“Извини, детка, полотенец в этом доме нет!”) швырнул на белые простыни; как начал ласкать меня – не для меня самой, нет, он готовил плацдарм для себя. Но сражаться не пришлось, я сама вышла к нему навстречу, я сама отдала ключи от изнемогающего, жаждущего быть покоренным города моего Тела. И орды кочевников вошли в него с острыми пиками наперевес, сметая все на своем пути, добираясь до самых потаенных уголков. Они что-то кричали гортанными голосами, слившимися в один-единственный торжествующий голос… Это был его голос; отдельные слова, каждое из которых имело свое, иногда непристойное, значение, вдруг зазвучали музыкой сфер, божественным стихом, – они подстегивали меня как плеть, заставляли выгибаться тело в ожидании… И когда наконец густой тягучий поток извергся, он не затушил пожара, он лишь заставил его разгореться с новой силой.

Мой мальчик, мой любитель дешевого пиратского видео, дешевого молдавского шампанского, дешевых случайных связей, мой восхитительный убийца, – мокрый от пота, не просохший от воды, – так и остался лежать на поле битвы моего тела. Но он не умер, нет, он только набирался сил, чтобы возобновить атаку; я сама подстегивала его, мои руки, мои ноги, мои бедра бесстыдно и настойчиво направляли его, – и ему ничего не оставалось, как подчиниться, и все началось снова. Я должна была получить свое, я должна была получить то, чего никогда не испытывала.