В тихом омуте
Шрифт:
При виде них меня затошнило, и я, опустив голову, отвернулась и быстро зашагала в другую сторону, но они меня заметили, окликнули и бросились догонять. Я не знала, что им от меня нужно. А потом они меня обступили, стали обнимать, говорить, как им жаль, и Элли даже сподобилась выжать из себя пару фальшивых слез. Я позволила им выражать сочувствие, обнимать и гладить меня по голове. Вообще-то чувствовать их прикосновения было даже приятно.
Мы шли по мосту, и они предложили пойти к коттеджу Уордов, принять там «колеса», а потом искупаться. Таня сказала, что «это меня встряхнет
Сначала я решила, что она меня не слышит, но, догнав, увидела на ее лице слезы и поняла, что она не хочет меня видеть. Я схватила ее за руку. Не знаю почему, но мне не хотелось, чтобы она ушла, оставив меня с этими чертовыми гиенами с их напускной жалостью. На самом деле случившаяся трагедия была для них всего лишь развлечением. Луиза попыталась освободиться и сказала, разжимая мои пальцы:
– Извини, Лина, мне очень жаль. Но я не могу сейчас с тобой разговаривать. Просто не могу.
Мне хотелось ей напомнить, что она потеряла дочь, а я потеряла мать. Разве это нас не объединяет? Неужели она и сейчас не может меня простить?
Но я промолчала, а потом появилась эта женщина из полиции, которая вообще не в курсе, и стала спрашивать, из-за чего мы ссорились. Я послала ее подальше и пошла домой.
Я думала, что к моему возвращению Джулия уже будет дома. Ну сколько надо времени, чтобы добраться до морга, увидеть, как с лица убирают простыню, и сказать: да, это она? Джулия же не из тех, кому захочется побыть рядом с ней, взять за руку, погладить, как это сделала бы я.
В морг надо было ехать мне, но меня не пустили.
Я не могу даже слушать музыку, потому что теперь все обретает какой-то другой смысл, которого я раньше не замечала, и становится совсем тяжело. Не хочу все время плакать – от этого заболят грудь и горло, а хуже всего то, что никто не придет на помощь. Просто некому прийти. Я лежала на кровати и курила одну сигарету за другой, пока не услышала, как открылась входная дверь.
Она не стала меня звать. Захлопала на кухне дверцами шкафов, загремела кастрюлями и сковородками. Я ждала, что она поднимется ко мне, но в конце концов ждать мне надоело, от сигарет уже тошнило, и, почувствовав сильный голод, я спустилась сама.
Она стояла у плиты и что-то помешивала, потом повернулась и, увидев меня, вздрогнула от неожиданности. Но это был не невольный испуг – на ее лице застыл страх.
– Лина, – сказала она. – Как ты?
– Ты ее видела? – спросила я.
Она кивнула и опустила глаза.
– Она выглядела… нормально.
– Это хорошо. Мне не хочется думать, что она…
– Нет, нет. Она не была… искалечена.
Она повернулась к плите.
– Ты любишь спагетти по-болонски? Я… я как раз их готовлю.
Я их люблю, но признаваться в этом мне не хотелось, и я промолчала. А вместо это спросила:
– А зачем ты солгала полиции?
Она резко обернулась, роняя на пол капли красного соуса с деревянной ложки.
– Ты
– Лгала! Ты сказала, что давно не говорила с мамой, что вы не общались много лет…
– Так и есть.
Ее лицо и шея стали пунцовыми, а уголки рта опустились вниз, как у клоуна. И я поняла, что имела в виду мама, говоря о ее неприятной внешности.
– Я с ней ни разу толком не разговаривала с тех пор, как…
– Но она тебе постоянно звонила.
– Не постоянно. Изредка. И в любом случае, мы не разговаривали.
– Да, она рассказывала, что ты отказывалась с ней общаться, как бы она ни старалась.
– Все не так просто, как тебе кажется, Лина.
– И в чем тут сложность? – взорвалась я. – В чем?!
Она отвернулась.
– Это ты во всем виновата.
Она положила ложку и сделала пару шагов мне навстречу. Руки она держала на бедрах, а на ее лице появилось выражение, с каким учителя отчитывают учеников за плохое поведение.
– Что ты имеешь в виду? – спросила она. – В чем я виновата?
– Она хотела с тобой поговорить, ты была ей нужна…
– Я никогда не была ей нужна. Я никогда не была нужна Нел.
– Она была несчастна! – воскликнула я. – Неужели тебе наплевать?
Она отступила на шаг и вытерла лицо, будто я в него плюнула.
– Почему она была несчастна? Я не… Она никогда мне не говорила, что несчастна. Никогда.
– А что бы ты сделала, если бы она сказала? Ничего! Ты бы ничего не сделала, как не делала никогда. А как ужасно ты с ней обошлась, когда умерла ваша мама, или когда она пригласила тебя навестить нас после переезда сюда, или приехать на мой день рождения, а ты даже не ответила! Ты ее просто не замечала, как будто ее вообще не существовало! Хотя отлично знала, что кроме тебя у нее никого нет…
– У нее была ты, – поправила меня Джулия. – И я понятия не имела, что она была несчастна, я…
– Да, была. Она больше не плавала.
Джулия замерла на месте, повернув голову к окну, будто прислушиваясь к чему-то.
– Что? – спросила она, по-прежнему глядя в сторону. Как будто смотрела на кого-то или на свое отражение. – Что ты сказала?
– Она перестала плавать. Сколько себя помню, она всегда ходила в бассейн или на реку, ходила каждый божий день. Плавание было ее страстью. Даже зимой, в жуткий мороз, когда приходилось разбивать лед, чтобы добраться до воды. А потом она вдруг перестала плавать. Ни с того ни с сего. Вот как несчастна она была!
Джулия продолжала стоять и смотреть в окно, как будто ждала кого-то.
– Лина… ты думаешь, она кого-то обидела? Или ей кто-то угрожал? Или…
Я покачала головой:
– Нет. Она бы мне сказала. Предупредила.
– Ты уверена? – возразила Джулия. – Дело в том, что у Нел… твоей мамы… была одна особенность, верно? Я имею в виду, что она умела задеть людей за живое, вывести их из себя…
– Нет, неправда! – возмутилась я, хотя такое иногда случалось, но только со стороны тех, кто ее не понимал. – Ты совсем ее не знала. Ты просто завистливая мерзавка, как была ею в молодости, так и осталась. Господи! Да о чем с тобой говорить!