В третью стражу. Трилогия
Шрифт:
советского маршала
, - слова вождя прозвучали весомо. В наступившей тишине Сталин встал из-за стола и, пройдя в явной задумчивости несколько шагов, подвинув к себе ближайший стул, сел рядом с Ворошиловым.
– Как ты думаешь, Клим... кого тебе заместителем назначим?.. Якира или Уборевича?
– Шило на мыло менять? Они от "скрипача" недалеко ушли. Вспомни, как в тридцать втором Уборевич предлагал немцам Польшу делить? Стратег банкетный. Еле тогда скандал замяли. Лучше уж Ваську Блюхера с Дальнего Востока вернуть, а то пишут, разлагается он там, чуть не царьком себя считает.
– Мне
– гримаса явного неудовольствия промелькнула на рябом лице.
– И про безобразия с актрисками на пароходах... и про гульбу его кабацкую... По моему мнению, товарищу Блюхеру стоит... сменить климат... для здоровья полезно... Пока не заигрался совсем... а здесь мы его... глядишь, перевоспитаем... или... к стенке поставим...
– договорил он неожиданно жестко и увидел, как подобрался расслабившийся было нарком Обороны.
– А товарищи из наркомата внутренних дел... нам помогут...
– снова задумываясь о своем, добавил Сталин и посмотрел туда, где обычно сидел Ягода. Но сегодня Генриха здесь не было. И если Каганович или Орджоникидзе отсутствовали по причинам своей должностной занятости, руководителя НКВД на совещание просто не позвали. И не потому, что негоже ему присутствовать, когда конкуренты отчитываются, а потому что Сталин был на него откровенно зол. Совсем недавно - еще и месяца не прошло - Ягода хвастался во время обеда на ближней даче, что белая эмиграция насквозь пронизана его людьми.
"Шагу не ступят без того, чтобы мы не знали!" - А теперь выяснялось, что фашисты использовали в покушении белогвардейских офицеров. Как так? Как могли пропустить?
"Брехун!"
– Я так думаю...
– Ворошилов не удержался: по губам скользнула довольная улыбка.
– Наркомат обороны должен крепко помочь НКВД. Они же нам помогли. Товарищ Артузов ко мне, считай, тридцать человек с собой привел. Теперь наша очередь.
– Хитрый ты, Клим!.. Мстительный...
– усмехнулся Сталин и, бросив в пепельницу окурок "Герцеговины флор", принялся неторопливо набивать трубку, потроша для этого те же самые папиросы.
– Зря тебя... туповатым считают, - сказал он, глядя на старого друга из-под бровей.
– Знаю... не любят твои... чекистов. Но ты прав... Политбюро сделало ошибку... нельзя было разрешать Артузову из НКВД столько людей забирать... Это надо... исправить.
– Исправлять придётся много, Коба, - уже совершенно серьезно, без эмоций, продолжил Ворошилов.
– Даже слишком. Аналитическую службу расформировали - раз у Ягоды такой нет, то и в Разведупре не надо. Гамарник не проконтролировал, а я по глупости - согласился. Да и не понимают они своей холодной головой толком военного дела... А Урицкий что, он же кавалерист, только и может, что командовать: "Рысью марш, марш!"... Начальников отделов разогнали, кого куда. Пусть за дело, но других кадров у нас пока нет.
– Так может... вернёшь всех назад?.. А варягов... обратно... в НКВД?
– Нет. Просто так всех не отдам. Штейнбрюка и еще кое-кого следует оставить... Боюсь, Берзина придётся вернуть с Дальнего Востока. Рано. Не осознал он ещё всех ошибок, но делать нечего.
– А Урицкого... куда пошлем? Может быть... на укрепление НКВД? Замнаркомом?
– Чтоб он там ответную склоку затеял? Не надо, - возразил Ворошилов.
– Да и не примут они его. Лучше уж оставить пока начальником управления, а Берзина заставить под ним походить. Корпусной комиссар всяко ниже комкора.
– Что думаешь, Вячеслав?
– обернулся Генеральный к Молотову.
Просмотрев справку, Предсовнаркома давно отложил бумаги и, не вмешиваясь, внимательно следил за разговором. Обычно непроницаемое лицо его сейчас было, как говориться, мрачнее тучи. Ещё бы - один из ответственных работников ЦК, неоднократно проверенный и, казалось, надежный как трёхлинейка, и вдруг - шпион, а вдобавок - экая мерзость - мужеложец.
– Я-я-году так и так придётся о-о-тстранять, - сказал он, чуть растягивая слова, что помогало ему не заикаться.
– Материалов на него, и без парижского теракта, уже достаточно накопилось. Кого же теперь на НКВД? Может быть, Лазаря? Или кого-нибудь из заместителей Генриха? Слуцкого? Агранова?
Сталин снова встал и прошелся по кабинету.
– Подумаем...
– сказал он после паузы, вызванной необходимостью раскурить трубку.
– Кагановича нельзя...
– он на месте... да и не разберется он с НКВД... Не его профиль...
– пыхнул трубкой, глядя в окно.
– Агранов... серьёзно болен, остальные не потянут. Может быть... Вышинский?
Предложение Сталина было настолько неожиданным, что ответа не нашлось ни у Ворошилова, ни, тем более, у Молотова.
– Если нет возражений, Вячеслав, готовь проект постановления Политбюро... опроси членов: Вышинский и Блюхер... Будем выносить вопросы на ЦК.
О Ежове, словно бы по молчаливому соглашению, сегодня не сказали ни слова. Слишком уж всё случилось внезапно и так болезненно, что требовалось некоторое время на осмысление вскрывшихся фактов и принятие по-настоящему верного решения. Тем более что новый источник неприятностей в лице секретаря ЦК ВКП(б) Николая Ивановича Ежова был своевременно помещён под увеличительное стекло чекистского надзора и обложен ватой постоянного ненавязчивого контроля. Куда он теперь денется?
"Денется", - вдруг понял Сталин.
Именно денется. Теперь Ежов не нужен ему живым - слишком много планов завязано на этого преданного - так казалось - карлика. Обида, в данном случае, сильнее даже политической необходимости. Обида, гнев, жестокая жажда мщения. Но и открытый процесс - не тот случай. Будь Николай Иванович троцкистом, вполне можно было бы обвинить в шпионаже. Но настоящего шпиона?!
"Нужно его тихо... Сердечный приступ или... еще что... Пусть будет... безвременная кончина пламенного большевика... ", - подумал он, нажимая на кнопку вызова секретаря.
Вошел Поскребышев.
– Что там, Шумяцкий готов?
– Да, товарищ Сталин, - ответил Поскребышев.
– Ну что ж пойдемте, товарищи... посмотрим кино... Шумяцкий обещал новую фильму показать.
– Что за фильма?
– спросил, поднимаясь со стула, Ворошилов.
– "Мы из Кронштадта"... О Гражданской... Вячеслав... пойдёшь с нами?..
– интонация вопроса, заданного Сталиным, отказа не подразумевала. Но и приказом не была. Ему по-человечески не хотелось сейчас оставаться одному, да и кино он смотрел всегда в компании. Ему нужны были соучастники, с которыми можно обмениваться замечаниями и комментариями к увиденному на экране. В ином случае, пришлось бы остаться один на один с неприятными мыслями и, раз за разом, прокручивая в голове информацию, принесённую Штейнбрюком, вольно или нет ограничивать пространство принятия решений. Это хуже всего, ибо приводило к поспешным и, как следствие, неправильным выводам.