В третью стражу. Трилогия
Шрифт:
...
...Когда с помощью домкратов нам удалось наконец снять машину с камня, к танку уже подбегали испанцы из передового батальона. Каждый из них предлагал свою помощь. Нам оставалось только поблагодарить их.
Нужно было торопиться, наши давно ушли вперед. Литвинов завел танк и очень аккуратно выехал из лощины. Мы обождали, покуда республиканская пехота выберется вслед за нами, и рванули вперед. Наши товарищи уже подходили к траншеям националистов. Место было открытое, простреливалось насквозь, и ожидание пехоты
Мы не успели преодолеть и половины расстояния до траншей противника, когда передовые танки прорвали заграждение из колючей проволоки и принялись утюжить вражеские позиции. Впрочем, мало кто из националистов поддался панике и оставил окопы. Таких было ничтожное количество, и они тут же были уничтожены огнем танковых пулеметов. Большинство, напротив, упорно оборонялись, использую для борьбы с танками все возможности. Нам противостояли лучшие бойцы Санхурхо - марокканцы...
3
. Ольга Ремизова, предместья Саламанки, Испанская республика, 25 декабря 1936
Солнце садилось, окрасив небо над Саламанкой в кроваво-красные цвета. Во всяком случае, любые оттенки красного воспринимались сейчас Кайзериной именно как "кровавые" и никак иначе. Закатное небо перечеркивали черные дымы. Дым стлался над землей, висел рваными клочьями в воздухе, тянулся с ветром куда-то на север. Кое-где сквозь полотнища копоти, затягивающие предместья Саламанки, пробивались языки пламени. Горели дома, деревья, танки...
– Вы бы отошли, гражданка, от греха, - сказал кто-то у нее за спиной.
– Неровен час опять стрелять начнут...
Впрочем, стрелять и не прекращали. Сухой треск одиночных выстрелов и пулеметные очереди - словно сухой горох в высушенной тыкве - раздавались все время.
– Дурак ты, Федоров, - сказал другой голос.
– Она же по-русски не понимает. Слыхал, как она с товарищем комиссаром Домешиком по-немецки говорила? То-то же!
– Так что ж теперь делать?
– расстроился первый.
– Я по-немецки не умею, а тут стреляют.
– Нищо!
– сказала тогда Кейт, оборачиваясь.
– Не се тревожете за това. Аз разбирам, че.
Она совсем не была уверена, что ее болгарский достаточен для общения, но это было лучше чем ничего.
– По дяволите!
– она забыла, как сказать "немного" - А малко, - неуверенно сказала она.
– Разбирам.
О грамматике и речи быть не могло: настоящая Кайзерина в жизни по-болгарски не говорила, но кое-что у нее в мозгах все-таки отложилось и досталось теперь "по наследству" Ольге.
– Аз разбирам...
– повторила она, глядя на двух красноармейцев, "мявшимися" в отдалении.
– Не се страхувайте. Тук далеч. И тъмно. Те не ме види.
– Вот те раз!
– в голос удивился высокий белобрысый парень.
– А ты говорил по-немецки... Она ж по-украински говорит!
–
– улыбнулась Кайзерина.
– Не!
– она даже рукой показала, и головой покачала.
– Това е български език. Аз съм български...
– указала она на себя рукой.
– Така да се каже, аз живея в България.
Ну, если по правде: какая же она болгарка, если немка? Но и в Болгарии она теоретически действительно жила.
"Проживала... наезжала..."
Нервы в связи с "яркими впечатлениями" дня находились в некотором расстройстве, - Кейт хотела добавить что-то еще - что-то хорошее, способное сделать приятное этим двум паренькам в красноармейской форме - но, увы, не получилось.
– Так вы, оказывается, русский все-таки понимаете?!
– "удивился", возникая из темноты, tovarisch Konopleff.
Вообще-то, этот Коноплев Кайзерине решительно не понравился еще во время взаимных представлений. Она как-то сразу поняла - нюхом почувствовала - что никакой он ей не товарищ, а возможно, совсем даже наоборот.
"Klugscheisser!"
Ну, где-то так и есть. Себе на уме, и взгляд нехороший: то ли подозрительный, то ли презрительный. И строгость лица неуместная и обстановке не соответствующая. И французский язык какой-то странный, неживой, не говоря уже о немецком. А так что ж, командир как командир, и знаки различия капитан носил самые обычные, общевойсковые, и из общего фона вроде бы не выделялся. Но у Ольги сразу же возникло стойкое подозрение, что Коноплев не сам по себе, а "из этих". Энкавэдешник, одним словом. Малиновый кант.
– Понимаю, - построжев лицом, сообщила чекисту Кайзерина на своем стремительном и невнятном для непосвященных австрийском немецком.
– С пятого на десятое. Болгарский, я слышала, родственен русскому, но не настолько... И потом я же австрийка, а не болгарка.
– А болгарский, простите, откуда знаете?
– как ни в чем ни бывало, "из одного только чистого любопытства" поинтересовался капитан Коноплев.
– У меня муж болгарин, - не вдаваясь в подробности, ответила Кайзерина. Ей совершенно не хотелось рассказывать чекисту историю своей непростой жизни, но и не ответить на вопрос было бы странно. Однако, ответив, она тут же взяла инициативу в свои руки.
– Вы не знаете, капитан, что там происходит?
– спросила она, кивнув на затянутые дымом предместья Саламанки.
– Танки и пехота ведут бой, - ответил Коноплев и вдруг резко качнулся назад.
На самом деле, это его так толкнуло, но Кайзерина не сразу сообразила, чего это он
так
дергается. Коноплева бросило назад, и из его открывшегося рта вырвалось что-то невнятное. "Гха" - какое-то, как предвестье кашля, но капитан не закашлялся. Он нелепо взмахнул руками и повалился на землю, падая самым опасным образом - навзничь.