В Венеции
Шрифт:
Браво вздрогнул и продолжал молча ходить среди могил.
— Они жестоки даже с тобой? — спросил дон Камилло, с удивлением смотря на взволнованное лицо Джакопо.
— Да, синьор. Сегодня ночью мне пришлось быть свидетелем их бесчестности, более того — их подлости, после чего мне ясно стало, чего я сам мог ожидать от них. Заблуждение исчезло, и с той минуты я им больше не слуга.
Лицо браво передернулось судорогой.
— Говори, Джакопо; я готов выслушать тебя, если только это может облегчить твои страдания.
— Я вам очень благодарен, синьор. Никто не знает, как дорого ласковое слово для того, кто, как я, осужден всеми. Был один человек, который, быть
Браво остановился и с сомнением посмотрел на дона Камилло.
— Продолжай, Джакопо! Что с тобою?
— Я не осмелился никому открыть моих тайн, разве я решусь высказать их вам?
— Мой вопрос мог показаться тебе странным.
— Он, действительно, странен, синьор. Вы знатны, я низкого происхождения. Ваши предки были сенаторы и дожи, мои — рыбаки и гондольеры. Вы богаты, могущественны, я — бедный изгнанник и, может быть, уже тайно осужденный. Одним словом, вы дон Камилло Монфорте, а я — Джакопо Фронтони.
Дон Камилло был взволнован. Джакопо говорил с искренностью глубокого горя.
— Что я могу сделать для тебя?
— Синьор, я слишком долго был лишен сострадания и не могу больше терпеть. Этот проклятый Сенат может меня погубить сразу… И всякий отвернется тогда от моей могилы. Синьор, я должен сказать… Единственный человек, который участливо относился ко мне за эти три длинных, ужасных года, исчез
— Но он вернется, Джакопо!
— Никогда, синьор. Он служит пищей рыбам лагун.
— И ты — прямой виновник этой смерти?
— Нет, синьор, я в этом не виновен; это сделало правосудие знаменитой республики, — ответил Джакопо с горькой улыбкой.
— А, Сенат начинает открывать глаза на преступления людей, подобных тебе? Твое раскаяние — результат страха.
Джакопо дышал с трудом. Слова дона Камилло убили в нем всякую надежду. Дон Камилло не уходил, хотя ему не хотелось быть поверенным такого человека, но в то же время он не мог покинуть человека, находящегося в таком горе.
— Говори. Я обещаю выслушать тебя, если бы даже ты мне стал рассказывать об убийстве лучшего из моих друзей.
Браво, казалось, еще колебался, но, заметив участие в лице дона Камилло, он зарыдал.
— Я выслушаю тебя, Джакопо! — вскричал неаполитанец, пораженный проявлением слабости в человеке с таким твердым характером.
Жестом руки Джакопо остановил его и после минутной внутренней борьбы начал говорить:
— Вы спасли меня от гибели, синьор. Если бы люди знали всю силу ласкового слова, участливого взгляда, они не относились бы с презрением к слабым. И если бы вы отказали мне в участии, то эта ночь была бы последней для меня. Да будете ли вы слушать мою историю, синьор? Может быть, вам противно слушать признания наемного убийцы?
— Я тебе обещал; но торопись, у меня у самого большие заботы и мало времени.
Браво сделал над собой большое усилие и начал свой рассказ.
Чем ближе подходил рассказ к концу, тем внимательнее его слушал герцог святой Агаты. Он едва дышал, а его собеседник с энергией и живостью, свойственными итальянцам, рассказывал ему о тех ужасных драмах, в которых ему приходилось играть видную роль.
Они вышли с кладбища и очутились на противоположном берегу острова Лидо.
— Это невероятно! — воскликнул дон Камилло после долгой паузы, нарушавшейся лишь равномерным плеском волн Адриатики.
— Синьор, все это истина!
— Я тебе верю, Джакопо, я и не думаю сомневаться в твоих словах!
— Я жду только последнего решительного выступления; тогда я оставлю этот город и пойду искать счастья в другой стране.
— Не отчаивайся, Джакопо. Поступай ко мне, и в моих владениях ты будешь в безопасности от правителей республики.
Браво поблагодарил. После этого он перевел разговор на недавнее похищение донны Виолетты и предложил всеми средствами помочь ее розыскам. Герцог кратко, но понятно объяснил своему новому слуге те средства, к которым он прибегал, и то, что намеревался делать дальше, чтобы отыскать донну Виолетту.
Браво с большим вниманием слушал мельчайшие подробности этого рассказа и не раз улыбался в душе, как человек, привыкший разбирать и более запутанные дела. Дон Камилло уже оканчивал рассказывать, когда послышались шаги Джино.
Глава XVIII
Часы проходили, как-будто ничто не произошло этой ночью. Утром следующего дня город жил своей обычной жизнью.
Служащие донны Виолетты, собравшись у дверей ее замка, вполголоса делились своими предположениями о судьбе похищенного. Дворец синьора был попрежнему торжественно сумрачен, и по внешнему виду дворца дона Камилло Монфорте нельзя было догадаться о жестоком разочаровании, перенесенном его хозяином. «Прекрасная Соррентинка» стояла еще на якоре со спущенной на палубу реей, а ее судовая команда была занята чинкой парусов.
Лагуны были покрыты рыбацкими лодками, и путешественники то приезжали, то уезжали из города, унося с собой воспоминания о празднике и о гонках.
С заходом солнца на лагунах показались гондолы богатых и праздных людей, и, когда подул свежий ветер с Адриатики, колоннада Бролио стала наполняться людьми, имевшими право гулять под этой сводчатой галлереей. В их числе находился и дон Камилло. Он приехал в Бролио в обычный час и с видом обычного спокойствия, так как надеялся, что влияние, которым он пользовался в Риме, обеспечивало ему безопасность. Дон Камилло пришел к заключению, что Сенату были известны его замыслы, и правительство Венеции давно могло бы его арестовать, если бы намеревалось это сделать. Прогуливаясь среди патрициев, он вглядывался в их лица, желая убедиться, сохранилась ли в тайне неудача его замысла. Но обычное лукавство Сената, в связи с умышленно-осторожным поведением молодого неаполитанца, очевидно, не дало повода думать, что кому-либо известно об исчезновении наследницы и похищении жены герцога.
Тогда же ко входу во двор Дворца Дожей медленно подъехала гондола, гондольер в маске, привязав лодку к ступеням лестницы, вошел но двор. Осмотревшись, он проник внутрь здания через один из входов для служителей.
Дворец, где жили дожи Венеции, построен вокруг просторного, но сумрачного двора. Один из его фасадов выходит на Пьяцетту, а другой на набережную со стороны порта. Оба эти внешние фасада отличаются красивой архитектурой. Невысокий портик, составляющий Бролио, поддерживает ряд массивных окон в восточном стиле, над которыми поднимается высокая стена с несколькими круглыми отдушинами. Третий фасад почти закрыт собором святого Марка, а фундамент четвертого омывается водами канала. Общественная тюрьма находилась на другом берегу канала. Знаменитый Мост Вздохов служил переходом из дворца в тюрьму.