В военном воздухе суровом
Шрифт:
Солдаты, схватившие "лазутчика", переглянулись с ухмылкой: сразу, мол. путать начинает...
– Из какого полка?
– продолжал допрос Пашка, не спросив даже фамилии, а сразу хватал быка за рога.
– Из седьмого гвардейского, ордена Ленина...
– Гм... А про четвертый штурмовой, случаем, слышать не приходилось? Лиманский был озадачен осведомленностью Пашки-летчика, удивленно уставился на него.
– Так это же наш полк был четвертым, а потом стал седьмым гвардейским...
– А Селидовку такую знаешь?
– последовал более конкретный вопрос Пашки.
–
– А какое событие произошло в Селидовке?
– Было торжество по случаю награждения полка орденом Ленина... А откуда тебе это известно?
– не выдержал Лиманский, силившийся припомнить, не встречал ли он этого летчика.
– А я в Селидовке на бензовозе в БАО работал, ваш полк обслуживал...
– А сюда как угодил?
– А вот на том же торжестве лишку хватил и утром в потемках бензовоз завалил в канаву, и за это послали в пехоту искупать вину.
Теперь все, кто находился в землянке, почувствовали неловкость. Младший лейтенант приказал солдатам посушить одежду и очень сожалел, что нет у них лишнего комплекта обмундирования, чтобы одеть Лиманского по форме. Зато появился полный котелок с вареной бараниной и шкалик. Солдаты, взявшие "в плен" Лиманского, извинились за невежливое обращение:
– Так требует наша служба... Мы давно услышали - плывет кто-то тихой сапой, а его течением сносит. Подумали - фриц. Мы тоже начали продираться по кустам вдоль берега. Надоела нам эта волынка. Тогда я шепнул Алексееву - моему напарнику: "Давай его, суку, прямо на плаву секанем, а то, чего доброго, упустим". Скажи спасибо Алексееву, что удержал... "Давай, - говорит, - живьем возьмем, может, какая важная птица в разведку идет..."
...Впервые за многие дни Лиманский уснул среди своих. Проснулся оттого, что начал задыхаться: рот забит песком, запорошило глаза, а с перекрытия блиндажа сыпалась земля, валились бревна. Когда все стихло, Лиманского взяли под руки солдаты, помогли выкарабкаться.
– Ползи туда, - крикнули ему, а сами с автоматами прыгнули в обвалившуюся щель.
Через Дон на понтонах переправлялись немцы...
Добрался Лиманский до станицы Мечетинской. За крайним домом увидел самолет У-2, а там майор Орыщенко - летчик звена связи, знакомый еще по довоенной службе в Харькове.
– Коля, дорогой, здравствуй!
– обрадовался техник, а Орыщенко еще долго смотрел на заросшего бородой оборванца.
– Да я Лиманский Андрей, из седьмого гвардейского... Где наш полк?
– Под Кропоткином.
Летчик доставил Лиманского на аэродром.
Я тоже не сразу признал в бородатом человеке, одетом в почерневшую вышитую рубашку и рваные вельветовые штаны, старшего техника третьей эскадрильи, которой я командовал после гибели Мосьпанова.
Всю ночь мы лежали с Андреем Петровичем на сене, и он мне рассказывал и рассказывал.
Но радость его встречи с боевыми друзьями была омрачена. Начались частые вызовы. В команде было тринадцать человек, а появился один старший без формы, без документов, без оружия.
Кто может подтвердить, что все произошло именно так, как записано
Лиманскому пришло на память гадание цыганки про казенный дом, пиковый интерес и счастье через позднюю дорогу. Не скоро, как видно, войска освободят Новую Царевку: они отходили к предгорьям Кавказа... Когда же будет эта поздняя дорога?
Переправа
Войска Южного фронта откатывались от Дона к предгорьям Кавказа. Мы уже были на полевом аэродроме Новоселицкое - это восточнее Ставрополя. В нашем полку осталось только два самолета: с бортовыми номерами 8 и 9, словно неразлучная пара.
Самолет с номером 9, как и его летчик, был тогда знаменитостью. Ведь это на "девятке" Михаил Талыков 29 июля вывез меня в фюзеляже из-под самого носа немцев. "Восьмерка" - моя.
Всех "безлошадных" летчиков и техников отправили пешком или на попутных машинах за Минеральные Воды на сборный пункт - в аул Ачалуки.
Был жаркий полдень. Мы с Мишей только что возвратились с боевого задания. Доложив, что били и что видели, поспешили в "холодок", как говорил Талыков, под тень дерева. Сняли ремни с тяжелыми пистолетами, намозолившими бок, расстегнули вороты взмокших гимнастерок, повалились навзничь - руки под голову.
Над нами блеклое, безоблачное небо и трепещущие листья. Наслаждаемся минутами покоя, истинную цену которым познали только на фронте.
В те свободные минуты, когда ты только что вернулся, а новую боевую задачу еще не поставили, стараешься отключиться от мыслей о войне. Чтоб не думать о том, как долго еще мы с Талыковым провоюем и который из двух самолетов "восьмерка" или "девятка" - останется в полку последним.
Но мыслей о войне не отогнать. Перед глазами только что пережитое в боевом вылете. Дороги от Сальска на Ставрополь - сколько глаз видит - курятся пылью. Это движутся механизированные части противника. А из Ставрополя, по дороге на Невинномысск - бесконечный конный обоз вперемежку с грузовиками. На подводах и в кузовах навалом узлы, шкафы и прочий домашний скарб... По обе стороны дороги - людской поток. Пестрые одежды, много детей. Почти у каждого над головой сломанная ветка. Ветками утыканы телеги и грузовики.
Глядя на небо и шелестевшую листву, я думал о беззащитности этих людей, покидающих город.
На той же "волне" размышлял и Миша. Он спросил вдруг:
– Неужели они считают, что этими веточками замаскировались от "мессеров"?
– Значит, считают. Берут пример с военных... Кто-то из техников приволок к нам ящик, перевернул его вверх дном - вместо стола. Девушка из БАО поставила две полные алюминиевые миски с наваристым горячим борщом. Хлебнули по ложке-другой, есть не хочется. Миша, прожевывая кусок хлеба, мечтательно сказал: