В воскресенье утром зелье собирала
Шрифт:
Ольга Кобылянская
ПРИМЕЧАНИЕ
ОЛЬГА КОБЫЛЯНСКАЯ
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
Ольга Кобылянская
В воскресенье утром зелье собирала
Ой, не ходи, Грицю, на вечорницi[1],
Бо на вечорницях дiвки чарiвницi.
Солому палять i зiлля варять,
Тамта одная чорнобривая,
То чарiвниця справедливая!
I чарiвниця i зiлля знає.
Тебе, Грицуню, заздрiсно кохає!
В недiлю рано зiлля копала,
У понедiлок пополокала,
А у вiвторок зiлля варила,
В середу рано Гриця отруїла.
Прийшов же четвер — Гриценько умер,
Прийшла п’ятниця — поховали Гриця;
Сховали Гриця близько границi,
Плакали за ним всi молодицi.
I хлопцi Гриця всi жалували,
Чорнобривую всi проклинали;
Нема й не буде другого Гриця,
Що’го зiгнала з свiту чарiвниця!
В суботу рано мати доню била:
«Нащо ти, суко, Гриця отруїла?
Не знала-сь того, що зiлля умиє?
Що Гриц сконає нiм когут запиє?»
«Ой, мати, мати! Жаль ваги не має, —
Най ся Грицуньо у двох не кохає!
Оце ж тобi, Грицю, за теє заплата:
Iз чотирьох дощок темная хата!»
Это было давно. Поэтому никто не знает даже названия местности, где произошло событие, о котором здесь говорится. Знают только то, что в горах.
Среди гор, подымавшихся величественно ввысь, пряталось, точно в котле, довольно большое село.
Леса здесь — вековые, дремучие...
У подножья одной из гор, под названием «Чабаница», к которой и жалось наше село, протекала бурная река. Шумная и быстрая, неслась она, пенясь, через громадные недвижимые каменные глыбы. Река эта окаймляла Чабаницу, словно хотела ее обнять. Казалось, к этой-то реке и спускались с самой вершины Чабаницы густыми рядами пихты, один за другим. И остановились глубоко в долине, уже у самой реки.
Стояли здесь, распластав зеленые крылья, с уходившими вверх кронами, и шумели... Не так, как в долине одичалая река, — с ее громким плеском, рокотом и гулом, — а по-другому, на свой особый лад.
Что-то в воздухе, спокойное и в то же время тоскливое, взволнованное и крылатое, баюкало, клоня ко сну, — исходя при этом печалью. Ровно
Тоскливо было расти деревьям на вершинах.
Куда ни взглянешь, везде одно и то же. Везде море зелени, всюду однообразное колыханье, вечное повторение одного и того же.
Вон на той горе пихты густыми рядами упрямо карабкались из долины наверх.
С этой снова сбегали, расставив руки, с размаху, вниз.
И так — повсюду.
И летом, и зимой, и в вёдро, и в ненастье, — всегда однообразие. Всегда одна и та же песня, одинаковый ритм. Одинаковое баюканье, одинаковый шум...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Неподалеку от реки, примыкая огородом к горе Чабанице, стоял, вместе с прилегающими к нему постройками и мельницей, дом широко известной вокруг богачки, вдовы Иванихи Дубихи.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Шумела река, гудела мельница, шумели сосны — и постоянно вместе; ночью ли, днем ли — они держались всегда вместе.
Зеленели пихты, заслоняя и осеняя густой тенью дом известной богачки, набожной и строгой хозяйки, Иванихи Дубихи.
Как только она вышла замуж, у нее в огороде появились цветы.
Красовались они до поздней осени, так как она еще с девичьих лет их любила. А овдовев и оставшись только с единственным своим ребенком, так привыкла к ним, что ее огород у дома, хоть и не слишком большой, показался бы ей без цветов горше пустыни.
Самыми красивыми были там многолетние красные маки, которых ни у кого, кроме нее, во всем селе не водилось.
В этом-то замкнутом со всех сторон горами селе, к великому удивлению его жителей, провели однажды несколько дней цыгане. Не один или два, как мог бы кто-нибудь подумать, а целый табор, который внезапно появился на нескольких телегах. Проехав много городов и сёл, цыгане на обратном пути в Венгрию расположились со своими шатрами именно здесь, у венгерской границы, по соседству с горой Чабаницей, в некотором отдалении от села.
Жителей, хоть были они и не робкого десятка, крайне встревожило появление этих непрошенных черномазых гостей. О них издавна рассказывали вещи, не вызывавшие к ним склонности. Уже одна только связанная с ними легенда, правда не всем известная, — будто их предки отказались приютить Марию, бежавшую с Иосифом и с божьим младенцем на руках, — вызывала к ним враждебное чувство. К тому же всем было известно, что у цыган повсюду в горах были тайные притоны и убежища, откуда они нападали по ночам на путников, грабили и убивали их, обогащаясь добытым таким образом добром. Потом исчезали так же загадочно, быстро и таинственно, как и появлялись. Куда, каким путем и по какой причине — никто толком не знал. Прикочевав куда-нибудь, они раскладывали по ночам большие костры, оповещая жителей о своем появлении; потом днем разбредались поодиночке по деревням — кто за милостыней, кто расспрашивая, нет ли котлов в починку; одни — собирать в горах чудодейственное зелье, другие — ворожить; те играть на скрипке или на цимбалах за кусок хлеба или какую-нибудь старую одежонку... а эти, как уже сказано,— грабить путников; и все это в какой-то спешке, все — будто на лету.