В зоне поражения

Макарова Нина Владимировна

«Не засеянное — писать раздельно», — автоматически подумал Андрей.

Опять с кем-то занимается! Упросили, значит, — ну да, третья четверть, пора людям браться за ум… Ох эта баба Тася, опять будет страдать, если ее подопечный схватит очередную двойку. Будет причитать: «Я же не волшебник, я же не могу за три дня из неграмотного человека сделать грамотного… Позор-то, позор-то какой…»

А баба Катя будет ей опять давать микстуру Павлова на ночь и ругаться.

— Ты понимаешь, Катюша, — станет оправдываться баба Тася, — вот он сейчас нашлепал ошибок, это потому, что нет навыка. А правила-то он теперь запомнил,

ты погоди, потом он будет грамотнее… — И завздыхает: — Не понимаю я теперешних учителей… Да я бы со стыда сгорела, если бы мой ученик пошел к репетиторам.

— Тебе что, больше всех надо? — сердится обычно баба Катя.

— Но если люди просят помочь… Как же отказать… Может, от этого его судьба зависит?..

По словам бабы Таси, получается, что все ее прежние ученики были абсолютно грамотными. А сама и сейчас еще в письмах — от врачей, инженеров, моряков — ошибки потихоньку исправляет! Идеалистка она тоже!

Эх, бабушки, бабушки! Знаменитые вы у Андрея: одна — заслуженная учительница, другая — того хлеще — профессор! Но даже две необыкновенные бабушки не могут заменить одного самого обыкновенного отца… Трудно все-таки ему, Кардашову, одному с двумя бабушками. А родители все просят — поживи да поживи: бабушки уже старенькие, как они одни останутся?

Как бы сделать, чтобы они все жили вместе? Может быть, заболеть ему? Тогда родители уж обязательно приедут…

Но, во-первых, нужно заболеть очень сильно — иначе баба Катя вылечит моментально: она в медицинском институте работает. А сильно болеть Андрею не хотелось. Во-вторых, все это глупость, ребячество…

Плохо, конечно, что его родители должны работать где-то «у черта на куличках», как выражается баба Катя. И они еще только через неделю узнают — пока дойдет Андрюшино письмо, что его сегодня весь класс единогласно рекомендовал в комсомол. Все-таки это очень важно — иметь авторитет в классе!

Андрей старался думать о хорошем, а в сознании, где-то глубоко, как заноза, сидел крик Суворова: не боюсь вас! И вы бы сами на моем месте… Еще хуже бы!

Зачем он все это крикнул? И Гера Ивановна, и ребята потом говорили: героя из себя строит, нашел чем хвастаться!

«Вы сами на моем месте…» — эти слова возмутили класс больше всего…

В комнате сегодня сумеречный, сероватый свет, такой бывает глубокой зимой, в декабре… Метель будто в снежки играла, швыряла в стекло комками снега, все окно залепила…

Отстраняя от себя Суворова, Андрей принялся отклеивать язычок конверта. Ему даже это было приятно делать, папины или мамины руки точно так же трогали конверт, заклеивали его. Вынул листки, одни исписаны мелким, бисерным почерком — от мамы, другие отцовскими размашистыми буквами — с длинными вертикальными черточками у «р», «ф» и «ж».

Андрей, еще не читая, осмотрел со всех сторон листки… и до него дошел чуть слышный запах маминых духов и папиного трубочного табака…

Ни один человек ни за что на свете не узнает, что всегда сдержанный, всегда спокойный Кардашов плачет, читая мамины вопросы о том, здоров ли он и здоровы ли бабушки…

Андрей отложил мамино письмо, вытер щеки и взялся за отцовское.

«Сын! Сообщаю тебе „официально“: на летние каникулы мы тебя ждем! Только ешь побольше картошки…»

На Курилы?! У Андрея даже сердце быстрее застучало! Он каждое лето собирается, но все что-нибудь

да мешает… Значит, нынче он поедет! Только бы родители опять не передумали. Но так определенно они ни когда еще ему не обещали…

«…а то соскучишься и запросишься домой… — Почему он соскучится? Из-за картошки-то?! — У нас здесь пальмы есть и магнолии цветут, а картошки нет. Недавно маме один знакомый капитан привез с Сахалина ведро картошки, теперь она чувствует себя богачом! Зато икрой накормим, будешь черпать, как гречневую кашу, ложкой из тарелки!..

А теперь, сын, я хочу поговорить с тобой о матросском ремне… — Вот на какое время растягивается разговор с отцом: пока письма туда и обратно слетают. — Видишь ли, все люди ошибаются. И в этом ты себя напрасно уж так винишь. Это не самое страшное… Но только, знаешь, одни ошибаются, предполагая в людях чаще хорошее, а другие — плохое… Ты бы хотел к которым относиться?

Мое мнение: лучше ждать от людей хорошего… Конечно, глядеть через розовые очки тоже не следует… В общем, я не хочу тебе говорить неправду: не все люди хорошие, есть и подлые… Но все-таки больше в жизни хорошего. Это точно, Андрюха. И я вот боюсь, в своем юдееме не привыкнешь ли ты видеть только черное, неблагополучное? Достаточно ли ты уже взрослый? Плохо, если врач, который сталкивается с болезнями, будет считать всех больными. И уж совсем никуда не годится, если человек думает, что кругом одни преступники. Сын, не из-за этого ли у тебя произошла история с ремнем?..»

Трудно в письмах разговаривать! Когда теперь Андрей объяснит, что вовсе не думал о людях только плохое? Если хочешь знать, отец, у твоего сына другой недостаток: неуверенный он в себе человек… Робкий — потому что бабушки воспитывали. Вот только что думал: наверное, правы ребята, и нечего жалеть этого Суворова. Действительно, он же хвастался: вот, мол, смотрите, какой я, воровал и не боюсь об этом говорить.

А вот прочитал твое письмо и опять сомневается. Может быть, правда, Суворов хотел про себя сказать все, даже самое стыдное, потому что считает, что иначе нельзя быть комсомольцем? Раз он сказал: «Вы сами бы на моем месте…», — значит он не считает себя исключением, героем?..

Лихо, наверное, сейчас этому Суворову. Когда Андрея лейтенант Турейкин чуть не исключил из отряда, как ему было погано. Но за него тогда были все ребята. А Суворов один… Но попробуй подступись к нему: раз Кардашов хотел поговорить просто так, тот что-то буркнул и ушел…

Как бы ты, отец, Суворова оценил? Только разве в письме все напишешь так, как было в действительности.

Конечно, надо самому во всем разобраться и принять решение…

Андрей достал из стола чистую тетрадку, вынул середину и начал писать: «Дорогие родители! Я, как вурдалак ненасытный, только что получил от вас письмо и вот уже жду следующего…»

Он не слышал, как проводила баба Тася своего ученика, как вернулась из института баба Катя, очнулся, когда она положила маленькую, сухонькую руку на его плечо:

— Андрюшенька, обедать!

Он взглянул на нее, на стол, на котором лежали исписанные крупным, очень похожим на отцовский, почерком тетрадные листки, и засмеялся:

— Обедать — это хорошо! — и заглянул прямо в сочувствующие бабы-Катины глаза. — Баба Катя, все в порядке! Папа пишет: нынче я обязательно поеду на Курилы!