В зоне поражения
Шрифт:
Когда они вместе вошли в столовую, баба Тася сокрушалась:
— Не знаю уж, Катюша, задался ли у меня сегодня борщ? Я, кажется, капусту переварила…
Перед каждым обедом баба Тася страхуется:
— Кажется, сегодня мясо не уварилось… Понимаешь, Катюша, пришел Петя Семенов — прекрасный мальчик, а гласные все время путает… Я и прозевала вовремя поставить…
Но все обычно кончалось благополучно. Баба Тася очень ответственно относится к своим обязанностям и кормит вкусно.
На этот раз баба Катя даже не дослушала
— Собирай внука в дорогу! — объявила она.
Баба Тася перестала разливать борщ.
— На Курилы поеду. Но это еще когда, в каникулы! — успокоил ее Андрей.
И тут обе бабушки разом рассмеялись. Оказывается, они давно это знали, но молчали, пока не было точно известно. Боялись расстраивать мальчика!
— Надо бы Андрюшеньке непромокаемую куртку теплую… Там же ливни и эти… цунами. — Теперь баба Тася примется хлопотать.
— Никаких курток! — отрезал Андрей. — Пока не будет в руках билета — никаких сборов! И вообще, вдруг еще сорвется! Даже говорить об этом много не стоит… И потом… у меня важное сообщение. Класс сегодня в комсомол рекомендовал, — Андрей старался не очень показывать торжества.
Бабушки, как по команде, подняли головы. Даже по их взглядам можно было определить характеры. Баба Тася смотрела настороженно: не случилось ли в классе несправедливости и не обидели ли там ее внука. Баба Катя — снисходительно, мол, знаю, все в порядке, раз сам заговорил.
— Меня рекомендовали.
— Хо! — внезапно пришла в восторг баба Катя. — Теперь ты, Таточка (так она звала бабу Тасю), держись! Скоро за этим столом будут обедать два коммуниста, и только ты одна беспартийная!
Андрей слушал, как бабушки переживают приятную минуту, а в душе опять почувствовал еле ощутимый укол: нет, о Суворове он здесь не станет рассказывать, бабушки тоже скажут, что воровство — преступление и тут нечего даже рассуждать. Сидел бы за этим столом отец…
— Вот чертовщина! — воскликнула в конце обеда баба Катя, ее темно-коричневые выпуклые глаза блестели сердито, ноздри довольно крупного, с горбинкой носа шевелились. — Пятый раз приходит и пятый раз ее выставляю…
Андрей уже знает, что разговор идет о студентке, которая никак не может сдать анатомию. Баба Катя заведует кафедрой анатомии в своем институте.
— Представляешь, Таточка, у нее уже пузо на нос лезет, а она анатомии не знает…
— Катюша! — поспешно останавливает баба Тася.
— А что? — невинно улыбается баба Катя. — Андрей, надеюсь, подозревает, что женщины рожают детей!
— Катюша!!!
— Да знаю я, знаю, что знаменитая Иванова замужем, — успокаивает бабушек Андрей и встает из-за стола.
— Ты опять в свой отряд? — не глядя на него, спрашивает баба Катя.
На другом конце стола замирает вилка около бабы-Тасиных губ.
— Сегодня нет. Мы по средам и субботам…
— Очень уж часто бывают эти среды и субботы, —
Вот она — одна из трудностей его существования. Бабушки никак не могут примириться с тем, что Андрей «записался в милицию». Мальчишество — думают они.
Эх вы, бабушки, не догадываетесь, что он это сделал из-за вас: очень уж интеллигентное и оранжерейное воспитание вы ему дали. А ему необходимо выработать в себе мужество. Отец его сразу понял и написал бабушкам, чтобы не мешали. Они «не мешают», но не прошло еще ни одного дня, чтобы не задавали Андрею этого вопроса. И каждый вечер, когда он уходит из дому, его провожают испуганные глаза бабушек…
Расплата
Весь тот метельный день Сашка Суворов прошатался по городу. Отогревался в магазинах, в подъездах, наконец, пошел в кино. Посмотрел «Ошибку резидента». После кино все, что случилось на собрании, отодвинулось, побледнело, казалось уже не таким существенным. Ну, не приняли нынче, примут на будущий год. Он еще себя покажет, все-таки он Александр Суворов, об этом тоже не приходится забывать…
Домой возвращался, когда уже зажглись в окнах огни.
Дверь открыл отец. Глаза у него были злые, губы дрожали. Сашка понял: все пропало.
Он разделся и вошел в столовую.
За столом сидела Гера Ивановна, а тетя Клава — на диване, с мокрой половой тряпкой в руках. Она, видно, мыла пол, когда пришла Гера Ивановна, да так и осталась с тряпкой в руках. Павлик, наверное, был еще в садике.
Сашка остановился у косяка, прикрытого драпировкой. Отец прошел мимо, стараясь не задеть, будто боялся, что его током ударит…
Когда отец уселся напротив учительницы, Сашка увидел, что у него на щеках, на висках, на лбу горели красные пятна, как ожоги.
— Ваш Саша восстановил против себя весь класс… У него тяжелый характер… — голос был будто сочувствующий, добрый, будто она очень переживала за Суворова — «Мегера Ивановна».
Сашка только один раз взглянул на них: на отца, на тетю Клаву и Мегеру Ивановну. Потом отвернулся к дверному косяку и самому казалось — окаменел. Будто не о нем, не про него.
Все это неправда, не так. Он не виноват, что они его невзлюбили, возненавидели. А он во всем прав: и что не давал этому маменькиному сынку учебников, и что не подлизывался к ним ко всем…
Когда ушла учительница, отец снял ремень. Тетя Клава быстро оделась и убежала, наверное, за Павликом.
Отец гонялся за Сашкой по квартире. И только когда сам Сашка остановился и закричал: «Не смей бить… Я человек… Я…» — вот тут отец и начал хлестать его.
И тогда Сашка стал кричать: «Бей! Бей! Мне все равно не больно… Не больно! Бей!»
На другой день он не испугался, пошел в школу… Только он теперь совсем один в классе. И на уроках, и на переменах… И Татьяна ему больше не улыбается.