В. Маяковский в воспоминаниях современников
Шрифт:
Не случайно первоначальная общая увлеченность Маяковского и других участников "Лефа" быстро уступает место острым спорам, непримиримым разногласиям.
Об этом точно сказано в воспоминаниях П. В. Незнамова: "Сведя в конце концов все искусство к "производству вещей", он ("Леф") загнал себя в логический тупик и пришел в противоречие с практикой тех же Маяковского и Асеева... Практика Маяковского не вмещалась в эти теории, как не вмещается большой человек в тесную рубашку. И рубашка треснула по швам".
Маяковский решительно спорит против схоластических
В своих воспоминаниях П. В. Незнамов рассказывает о том, как умел Маяковский "сокрушать" сопротивление издательских чиновников, как он работал неутомимо, весело и вместе с тем точно.
Выразительна по своему контрасту пара: активный, полный энергии Маяковский и – застенчивый П. Незнамов. "Какой же вы после этого лефовец", – разводит руками поэт.
П. Незнамову хорошо удались отдельные живые "зарисовки": Маяковский – в "Лефе", в издательстве, дома в рабочем кабинете.
В меньшей мере раскрывает он содержание литературных споров. О самом существе их говорится довольно кратко.
С середины двадцатых годов поэт особенно активно и убежденно борется за расширение "плацдарма" советской поэзии, рвется к большой, тысячной аудитории.
Его поездки по стране – не просто факт биографии, но черта облика, идейно–художественная позиция. Он хочет ввести как можно большее количество людей в орбиту советской поэзии.
Сколько встреч с начинающими было во время поездок по стране! Каждый раз, приезжая в новый город, Маяковский устанавливает контакт с "местной" поэзией. Перелистывая периферийные газеты, журналы, альманахи, все время наталкиваешься на сообщение о таких встречах. (Многие из них собраны в "Литературной хронике" В. Катаняна).
Наряду с яркими, талантливо написанными воспоминаниями Льва Кассиля – о Маяковском на эстраде, П. И. Лавута – о поездках по городам Советского Союза имеется большое количество рассказов самих участников встреч с поэтом, бесед, творческих обсуждений, диспутов.
Подобных мемуаров, наверное, наберется на целый сборник. И надо было бы выпустить в свет такую книгу. Она показала бы, какой глубокий след оставил Маяковский в массе рядовых, начинающих поэтов–рабкоров, участников литобъединений и кружков.
И – еще одна большая группа воспоминаний, которая тоже вполне могла бы составить большой самостоятельный сборник: о встречах Маяковского с зарубежным читателем и зрителем.
Есть писатели, которым не удается перешагнуть через перевод – на чужом языке они обезличиваются, становятся похожи на других поэтов. Маяковский и в переводе сохраняет силу. Его стих шагает неповторимой "маяковской" походкой.
Во многих мемуарах говорится о первых выходах поэта на международную арену.
Р. Райт рассказывает – весело и непосредственно, –
Маяковский, объездивший полсвета, встречался со многими деятелями за рубежом. О знакомстве с ним вспоминают писатели Чехословакии – Карел Конрад, Зденек Неедлы, Мария Майерова, Богумил Матезиус, Витезвал, Незвал, Польши – Юлиан Тувим, Владислав Броневский, Анатоль Стерн; Америки – Теодор Драйзер, Майкл Голд, Карл Сендберг; Германии – Франц Вейскопф; Франции – Эльза Триоле, Арагон; Турции – Назым Хикмет.
Для многих художников мира встреча с поэтом революции оказалась не просто памятной, но поворотной, определяющей их дальнейшую судьбу.
"Это была та минута, которая должна была изменить мою жизнь. Поэт, который сумел очутиться на гребне революционной волны, этот поэт должен был оказаться связью между миром и мною", – так оценивает первое знакомство с Маяковским Арагон {Л. Арагон, Обращение к съезду.– "Литературная газета", М. 1935, No 30, 30 мая.}.
О "поэтическом потрясении", испытанном при первом чтении Маяковского, пишет Юлиан Тувим.
Знакомясь с Маяковским, зарубежные писатели одновременно воспринимали его, пользуясь словом Тувима, "беспрецедентное" своеобразие, оригинальность и его слитность с революцией – как голос Октября в поэзии.
Именно здесь разгадка того, что Маяковский так быстро находит общий язык с передовыми литераторами, живописцами, композиторами Европы и Америки. Примечателен с этой точки зрения разговор между поэтом и чехословацким художником Адольфом Гофмейстером.
"До последних мелочей сходились мы с ним во взглядах на технику рисунка и на карикатуру,– вспоминает А. Гофмейстер.– Он говорил: "Рисунок должен быть простым. Ведь это лозунг, никак не роман". Я говорил: "Только знак". Он говорил: "Сокращение". Я говорил: "Во множестве линий глаз заблудится. Чем меньше, тем лучше. Тем вернее". Он говорил: "Извлеченный корень". Я говорил: "Когда удастся его извлечь" {А. Гофмейстер, Портреты.– Журн. "Иностранная литература", М. 1962, No 8.}.
Здесь взаимопонимание в деталях, в "технологии" плакала во многом предопределено общностью взглядов на боевую роль, революционное предназначение искусства – "тенденциознейшего", как называет его поэт в беседе с А. Гофмейстером.
В тесной связи с общим расширением диапазона творческого воздействия находится обращение Маяковского к театру в конце 20–х годов. Судьба пьес "Клоп" и "Баня" сама по себе драматична: поставленные в театре Мейерхольда, они затем на долгое время сходят со сцены.