В. Маяковский в воспоминаниях современников
Шрифт:
"Ни одного представителя литературных организаций не было, – пишет А.Т. Бромберг. – Никаких официальных приветствий в связи с двадцатилетием работы поэта не состоялось". Он приводит слова Маяковского, полные и полемического задора, и обиды: "Нет писателей? И это хорошо! Но это надо запомнить".
В. Я. Саянов рисует сходную картину, говоря о переезде выставки в Ленинград. На открытии не было никого из руководителей ЛАПП. Маяковский сказал Саянову: "Что же, приветствуйте меня от имени Брокгауза и Эфрона".
"Никогда не забуду, –
Н. А. Луначарская–Розенель вспоминает, как угнетающе подействовал на Анатолия Васильевича усталый, больной вид Маяковского на выставке. "Мне сегодня показалось, – говорит он о поэте, – что он очень одинок".
Особое место – в ряду воспоминаний о последних днях жизни поэта – занимает полустенографическая запись В. Славинского – выступление Маяковского 9 апреля 1930 года у студентов Института народного хозяйства им. Плеханова. Здесь перед нами не тот Маяковский, каким мы привыкли его себе представлять – не хозяин вечера, чувствующий себя на эстраде как дома, выступающий во всеоружии таланта, находчивости, юмора,– а совсем другой: усталый, внутренне озабоченный, не овладевший аудиторией.
Крики о "непонятности" стиха Маяковского, нападки рапповцев, упреки лефовцев, чувство усталости, тяжелая личная драма, болезнь горла, грозившая необходимостью вообще отказаться от выступлений, – все это выстраивается в длинный перечень "болей, бед и обид".
Многим его знакомым казалось – он неуязвим, ему не бывает больно, он застрахован и забронирован от огорчений.
"От его груди, как от стального панциря, отскакивали ядовитые стрелы врагов", – уверяет журналист М. Розенфельд. Однако он же в другом месте рассказывает, как он был потрясен, увидев Маяковского – "такой гигант, такая громадина" – глубоко уязвленным после одного злобного и тупого выступления против него на диспуте.
Дело не только в критических наскоках, оскорбительных записках и репликах на вечерах.
Самая жизнерадостность была романтична и бескомпромиссна. Луначарский хорошо сказал: "Маяковский до гроба будет юношей".
В этой его нестареющей молодости таилась своя уязвимость. Н. Ф. Рябова приводит его слова: "Смерть не страшна, страшна старость, старому лучше не жить". Его пугало "дряхление" человека, жизнь рисовалась сестрой юности; старость для него – уже не жизнь, а смерть в рассрочку.
И тогда временная слабость – на вечере в плехановском институте –
Но, конечно, дело не только в этом. Причины гибели поэта – не только в нем самом. Рецензия–приговор, написанная рукой литературного победоносикова, сверхбдительное "чтение в душах", непрекращающиеся попытки рапповских руководителей объявить Маяковского "не нашим" или "не совсем нашим" поэтом, которому еще долгие годы следует искупать свою "вину" и "грехи" перед рабочим классом, обывательские упреки в "индивидуализме", саморекламе, – все это, уязвляя с разных сторон, выводило из душевного равновесия.
Но, уходя из жизни, Маяковский не знал разуверения в главном, разочарованности в революционных идеалах. Его поэтический голос не слабел – недаром последнее произведение озаглавлено – "Во весь голос".
Вступление в поэму потрясло первых слушателей. Б. Ефимов вспоминает: "Вначале показалось, что читается что-то смешное, сатирическое. На многих лицах появились улыбки. Но скоро все почувствовали, что в легкую беззаботную атмосферу вечера "вошло что-то значительное, вдохновенное, огромное".
Воспоминания, письма, дневниковые записи, свидетельства друзей, товарищей по работе, которым выпало счастье знать, видеть, слышать Маяковского, раскрывают его облик – художественный и человеческий. Они рассказывают о разных моментах его пути, хотя и не претендуют, конечно, на то, чтобы заменить собой биографию.
И – еще одна важная особенность мемуаров. Обращенные в прошлое, они полны ощущения, что Маяковский – явление не минувшее, а непрерывно продолжающееся, сегодняшнее.
Наша жизнь, культура, наше современное искусство постоянно испытывают на себе его жаркое воздействие.
"Какое огромное влияние имел на всю мою творческую жизнь Маяковский! – восклицает Игорь Ильинский, заключая свои воспоминания. – ...я все время ощущал за своей спиной его присутствие, присутствие художника... Как радостно было мне узнать от моих однолеток–друзей – живописцев, поэтов, – что у них есть то же самое ощущение Маяковского как своей художественной совести.
После смерти Владимира Владимировича ощущение это осталось. И я всегда, что бы ни делал, всегда мысленно обращаюсь к Маяковскому. Как он отнесся бы к этой работе?"
Когда читаешь эти слова большого актера, деятеля советского театра и многие другие сходные высказывания мастеров нашей культуры, на память приходит письмо Гоголя, написанное под свежим впечатлением от смерти Пушкина.
"Ничего не предпринимал я без его совета. Ни одна строка не писалась без того, чтобы я не воображал его перед собою. Что скажет он, что заметит он, чему посмеется, чему изречет неразрушимое и вечное одобрение свое – вот что меня только занимало и одушевляло мои силы".