В.А. Жуковский в воспоминаниях современников
Шрифт:
Положи в огонь тебя -- затрещишь! разлетишься дымом! и после тебя останется
горсточка пепла! А золото? и в самом пылу огня не роптало оно на судьбу свою!
Оно верило Тому, Кто положил его в горн; знало, что без огня не быть ему
чистым, и даже радовалось жгучему пламени, которое возвышало его
достоинство. Огонь палит! это правда! Но золото должно быть чистым. Кто
осмелится сказать, видя по очищенным: жаль, что его клали в горн? Голик может
охать, смотря
смиренно: огонь на минуту! а чистота навсегда! Золотою рудою можно остаться в
темном недре земли, но на белом свете надобно быть чистым золотом. Это то же,
что сказал один практический мудрец: чистой совести довольно, чтобы умереть;
но жить нельзя без достоинства. Посвящено Николаю Ивановичу Тургеневу"1.
Жуковский сам хотел переписать свой аполог для тебя. Хотя последние
слова и не совсем так, как они в письме у тебя, но он их хотел напомнить. Ты
сказал: "Чувство чистой совести достаточно для смерти. Чувство нравственного
достоинства необходимо для жизни". Спасибо, милый брат, за твои письма. С
ними и жить и умереть можно. Но, право, жить весело. Здесь Жуковский, а вдали
ты. Авось и вместе все будем. Между тем будем очищаться.
21 июня. Париж. <...> Жуковского эти судебные сцены более интересуют,
нежели все прочее в Париже2. <...>
26 июня. Париж. <...> Жуковский несколько раз прежде думал и сегодня,
вспомнив об участи бедного демидовского Швецова3, о котором вчера со слезами
говорил мне, хотел просить тебя записать мысли твои о рабстве в России, если не
для близкого, то для отдаленного будущего.
22 июля. Эмс. Пожалуйста, позволь или прикажи гр<афине>
Разум<овской> доставлять мне копии с твоих писем к ней; она совестится и не
хочет присылать мне их, а нам с Жук<овским> это не только наслаждение, но и
больше: он со слезами на глазах вчера пришел ко мне с письмом твоим и, говоря о
словах твоих в отношении к его любви к брату Андрею, ко мне и к Сергею, -- он
сказал с чувством, что ты забыл главное теперь, то есть себя, что в тебе видит он
для себя более; что он нашел подтверждение в твоем характере, в твоих чувствах,
всего, о чем только мог мечтать, когда мечтал о предметах высокой
нравственности, о душе человеческой, о высокой простоте ее и о ее назначении;
что ты для него все подтвердил, объяснил, возвысил и человека, и его самого для
него. Сегодня просил он у меня копии всех твоих писем, кои я получать буду.
Прежние он давно, моей руки, имеет и теперь читает их вместе, для составления
r'esum'e для себя самого
твоей невинности, дабы представить их с такою же ясностию и другим. <...>
Желал бы доставить тебе копию с записки, которую Жук<овский> начал
составлять и частию составил уже для себя по твоему делу4. <...>
16 августа. <...> Я забыл сказать тебе, что вчера, в 1-й раз после
Петербурга, прочел я статью твою "Нечто о крепостном состоянии в России"5 и
нашел в ней столько проницательного, полезного по нашему делу, что намерен
переписать здесь или в Лейпциге копию и дать Жук<овскому>, означив год
сочинения: 819, в дек. <...>
8 сентября. Лейпциг. В полночь приехал Жуковский. Мы свиделись в 6
час. утра, ибо он не хотел будить меня. Он зажился три дня в Веймаре в беседе с
Гете, от которого и я получил милое слово чрез канцлера Мюллера, который
писал ко мне. Жуковский жалеет, что меня не было с ним у Гете. Он был
необыкновенно любезен и как отец с ним. Жуковскому хотелось, чтобы я
разделил эти минуты с ним; ибо он говорит, что Гете и Шиллер образовали его; а
с ними вместе он рос и мужался с нами, Тургеневыми, и душевное и умственное
образование получал с нами, начиная с брата Андрея; что только в чужих краях
укрепилась душа его, между прочим, и твоими письмами, и что здесь началось
европейское его образование, и я жалею, что не был с ним в Веймаре, хотя и
многого бы лишился, что приобрел в Лейпциге; но Гете -- незаменим. Я не знаю,
что я чувствую, глядя на Жуковского и видя его любовь и к тебе. Мы уже много о
тебе говорили. <...> Я прочел Жуковскому несколько строк из твоего сочинения
об освоб<ождении> кр<естьян> в Р<оссии>. Он хочет иметь оригинал твой, и я
даю его. У меня останутся две копии. Вот стихи Жук<овского>, оставленные им в
Веймаре у Гете:
Творец великих вдохновений!6 <...>
<...> Читая твои письма в Дрездене и после, Жуковский часто мне
говаривал, что он обязан тебе, твоему несчастию самыми высокими минутами в
жизни7. Милый С.8 всякий раз радовался, восхищался его к тебе любовью,
особливо при чтении твоих писем, -- и точно, подобно тебе, несчастия нашего не
почитал несчастием и плакал иногда со мною от радости, от счастия иметь тебя
братом и Жуковского другом <...>
17 декабря. <...> Я буду везде и исполню за себя и за тебя долг
признательности, дружбы, почти неимоверной в наше время, если бы еще не было