Шрифт:
— Стенсил слышал однажды имя отца Фейринга, слышал случайно. Сегодня оно снова попалось ему, и в этом, несомненно, виден умысел.
— Интересно, — сказал Профейн, — это тот самый отец Фейринг?..
Стенсил замер, в его стакане дрожал виски. Профейн тем временем продолжал историю, рассказывая об Аллигаторном партруле и о том, как он преследовал по приходу Фейринга одну пегую тварь, загнал ее в освещенный пугающим сиянием закуток и пристрелил.
Стенсил аккуратно прикончил виски, протер стакан носовым платком и поставил его на стол. Он надел пальто.
— За врачом? — спросил Профейн в подушку.
— Почти, — сказал Стенсил.
Часом
— Не будите ее, — попросил Майстраль. — Бедное дитя. Я никогда не видел, чтобы она плакала.
— Вы никогда не видели, чтобы Стенсил плакал, — сказал Стенсил, — но сейчас у вас есть все шансы. Экс-священник. Душа у него одержима дьяволом, спящим в его постели.
— То есть, Профейном? — Майстраль пытался изобразить хорошее настроение: — Нам надо зайти к отцу А., он — разочаровавшийся изгонятель бесов и вечно жалуется на отсутствие эмоций.
— А вы не из таких?
Майстраль нахмурился. — Это другой Майстраль.
— Он одержим ею, — прошептал Стенсил. — В.
— Вы тоже больны.
— Пожалуйста!
Майстраль вышел на балкон. Ночная Валетта выглядела совершенно необитаемой. — Нет, — сказал Майстраль, — вам не добиться желаемого. А без этого нельзя, будь этот мир вашим. Вам пришлось бы изгнать бесов из жителей этого города, острова, из всех моряков Средиземья. С континентов, со всей земли. Или ее западной части, — подумав: — ведь мы западные люди.
Стенсил съежился от холода и вернулся в комнату.
— Я — не священник. Не пытайтесь взывать к тому, кого знаете лишь по письменной исповеди. Мы ходим поодиночке, Стенсил, и все наши воплощения как сиамские близнецы, тройни и т. д. Бог знает, сколько стенсилов охотились за В. по всему свету.
— Фэринг, — прохрипел Стенсил, — в чьем приходе подстрелили Стенсила, был предшественником вашего отца Аваланша.
— Возможно, я называл вам. Называл вам его имя.
— Но:
— Не вижу смысла усугублять положение.
Глаза Стенсила сузились. Повернувшись, Майстраль заметил в них настороженность.
— Да-да. Тринадцать наших собратьев тайно правят миром.
— Стенсил потратил уйму сил, чтобы привезти сюда Профейна. Ему следовало проявить бОльшую осторожность, но он пренебрег. Не своего ли уничтожения он ищет?
Майстраль повернулся к нему с улыбкой. Махнул рукой в сторону бастионов Валетты. — Спросите у них, — прошептал он, — спросите у камня.
III
Двумя днями позже Майстраль зашел в меблированные комнаты и обнаружил Профейна мертвецки пьяным и разметавшимся по постели. Полуденное солнце освещало стерню на его лице, так что бросался в глаза каждый волосок недельной щетины. Из открытого рта текла слюна. Профейн сопел и, похоже, был доволен собой.
Майстраль прикоснулся тыльной стороной ладони к его лбу — температура в норме. Жар прошел. Но где же Стенсил? И тут же увидел записку — кубистского мотылька, навечно опустившегося на бугор профейновского брюха.
У судовладельца Аквилины есть сведения о некой мадемуазель Виоле, толковательнице снов и гипнотизерше, она посетила Валетту проездом в 1944 году. Стеклянный глаз увезла она. Девушка Кассара солгала. В. пользовалась им на сеансах гипноза. Она поехала в Стокгольм. Стенсил едет туда же. Похоже на замусоленный кончик очередной ниточки. Располагайте Профейном по вашему усмотрению. Стенсил ни в ком больше не нуждается. Sahha.
Майстраль поискал глазами бухло.
— Свинья!
Профейн проснулся. — Что?
Майстраль прочел ему записку. Профейн скатился с кровати и подполз к балконной двери.
— Какой сегодня день? — Немного погодя: — Паола тоже уехала?
— Вчера вечером.
— Бросили. Ладно. Как вы собираетесь мной располагать?
— Для начала дам тебе в долг пятерку.
— Дать в долг, — прохрипел Профейн, — плохо вы меня знаете.
— Я вернусь, — сказал Майстраль.
Вечером Профейн побрился, принял ванну, облачился в замшевую куртку, «ливайсы», большую ковбойскую шляпу и пошел прошвырнуться по Кингсвею в поисках развлечений. Развлечения нашлись в лице Бренды Уигглсуорт, образцовой американки (англосаксонские предки, протестантка), студентки Бивер-колледжа, обладательницы семидесяти двух пар бермуд — половины партии, привезенной в Европу в начале туристского сезона и сулившей головокружительные прибыли. Голова у нее кружилась уже на пути через Атлантику — от высоты палубы, но большей частью от сливянки. Спасательные шлюпки этого в высшей степени забубенного путешествия на восток она делила со стюартом (летняя подработка) с академических равнин Джерси, который подарил ей игрушечного оранжево-черного тигра, боязнь забеременеть (единственный ее страх) и обещание встретиться в Амстердаме, во дворе бара "Пять мух". Он не пришел, зато пришла она — в себя, то есть, в стойкую пуританку, которой она станет, когда выйдет замуж, заживет Правильной Жизнью, и произойдет это уже совсем скоро — рядом с каналом, на автостоянке у бара, заполненной сотней черных велосипедов, — на ее свалке, в ее стае саранчи. Скелеты, панцири — неважно: ее внутренний мир был и миром внешним, она — еще не дряхлая Бренда, со светлой прядью в волосах — поехала дальше, по покрытым виноградниками холмам вдоль Рейна, затем в Тироль, оттуда в Тоскану — на взятом напрокат «Моррисе», топливный насос которого неожиданно громко щелкал при перегрузках, как и ее фотоаппарат. Как ее сердце.
В Валетте она оказалась к концу осени, все друзья давно уплыли в Штаты. У нее почти не осталось денег. Профейн ничем не мог помочь. Она нашла его очаровательным.
Вот так, над ее сливянкой, откусывающей сладкие кусочки от майстралевой пятифунтовой банкноты, и пивом для Бенни они обсуждали, как это их занесло в такую даль, и куда они поедут после Валетты; наверняка их ждут, соответственно, Бивер-колледж и Улица, но оба согласились, что вернуться туда означало вернуться в никуда, хотя многие из нас тем не менее идут в никуда и самообманом убеждают себя, будто куда-то пришли, — для этого нужен определенный талант, а возражения немногочисленны и при том двусмысленны.
В ту ночь они, по крайней мере, пришли к выводу, что мир пребывает в смятении. Поверить в это им помогли английские морпехи, коммандо и матросы тоже отправлявшиеся в никуда. Профейну не попадались «эшафотовцы», и он решил, что отдельные чистоплюи, должно быть, сторонятся Кишки, а «Эшафот» уже ушел. Профейн опечалился: можно подумать, все его дома — временные и, несмотря на свою неодушевленность, подобные ему странники, ведь движение относительно; и разве не стоит он теперь здесь, на море, будто шлемиль-Искупитель, а тот чудовищный город-симулянт со своими некогда пригодными для жилья помещениями и девушкой-не-промах (то есть, хай-фи) не ускользает от него за огромный изгиб горизонта, охватывающего не менее ста лет морской ряби, если смотреть с высоты его новой ипостаси?