Шрифт:
"Метро" напоминал аристократический pied-a-terre, который используется в дурных целях. К танцплощадке и стойке вела широкая изогнутая лестница, вдоль нее в нишах стояли статуи рыцарей, дам и турков. Застывшая в них одушевленность внушала мысль, что глухой ночью, когда уйдет последний моряк и погаснут лампы, статуи оживут, сойдут с пьедесталов и чинно поднимутся по лестнице на танцплощадку, осветив ее собственным светом — фосфоресценцией моря. Встав парами, они будут танцевать до восхода — без музыки, в мертвой тишине, едва касаясь каменными ногами настила.
По стенам стояли огромные каменные вазы с пальмами и цезальпиниями.
Завтра ранним утром в белом свете огней пирса появится швартовная команда и отдаст концы для кого-то из этих зеленых беретов. Поэтому ночь накануне отводилась на сантименты, на флирт с официантками в укромных уголках, на пару-тройку сигарет и кружек пива в этом импровизированном зале прощаний — матросский вариант грандиозного бала в субботнюю ночь перед Ватерлоо. Отличить тех, кто отправлялся утром можно было лишь по единственной примете — они уходили, не оглядываясь.
Папаша надрался вдрободан и затащил своих двух хранителей в прошлое, в котором они копаться не хотели. Они выслушали подробный рассказ о его недолгом браке — что он ей дарил, куда они ходили, что она готовила, какой была лапочкой. Под конец рассказа сильно стали мешать помехи — мысли путались. Но они не требовали пояснений. Не спрашивали ничего, и не столько из-за заплетавшихся языков, сколько из-за духоты в ноздрях, возникшей под влиянием услышанного. Вот какими впечатлительными были Жирный Клайд и Джонни Контанго!
Но, подобно Золушкиному балу, их увольнение подходило к концу; часы пьяного замедляются, но не останавливаются. — Пошли, — сказал наконец Клайд, с трудом вставая из-за стола. — Нам пора. — Папаша печально улыбнулся и упал со стула.
— Надо поймать такси, — сказал Джон. — Отвезем его на машине.
— Черт, как поздно! — Кроме них, американцев в «Метро» не осталось. Англичане были поглощены тихим прощанием с этим районом Валетты. Когда «эшафотовцы» ушли, все стало прозаичнее.
Клайд и Джонни перекинули папашины руки через свои шеи и под укоризненные взгляды рыцарей свели его по лестнице и вышли на улицу.
— Эй, такси! — закричал Клайд.
— Бесполезно, — сказал Джонни Контанго. — Все разъехались. Господи, какие большие звезды!
Клайду хотелось поспорить. — Давай, я его доведу, — сказал он. — Ты офицер, тебе не обязательно возвращаться.
— Кто сказал, что я — офицер? Я — матрос. Твой собрат, собрат Папаши. Сторож брату.
— Такси, такси, такси!
— Брат для лайми, брат для всех. Кто говорит, что я — офицер? Конгресс. Офицер и джентльмен решением Конгресса. Конгресс пальцем о палец не ударил, чтобы помочь лайми в
— Паола, — простонал Папаша и рванулся вперед. Они схватили его. Бескозырка давно потерялась. Голова повисла, волосы упали на лоб.
— Папаша лысеет, — сказал Клайд. — Ни разу не замечал.
— Пока не напьешься, ничего не заметишь.
Шатаясь из стороны в сторону, они медленно шли по Кишке, изредка призывая такси. Никто не откликался. Улица выглядела безмолвной, но внешний вид был обманчив; до них доносился сухой треск взрывов на подъеме к Кингсвэю, совсем неподалеку. И гул огромной толпы из-за угла.
— Что это? — спросил Джонни. — Революция?
Покруче: разборка между двустами королевскими коммандо и тремя десятками «эшафотовцев».
— Эге, — сказал Джонни. От шума Папаша проснулся и стал звать жену. Из оружия в драке участвовало лишь несколько ремней, но не было ни битых пивных бутылок, ни боцманских ножей. Или их никто не видел? Или дело еше не дошло? У стены перед двадцатью коммандо стоял Дауд. Из-за его левого бицепса выглядывал очередной Килрой, у которого не было других слов, кроме ГДЕ АМEРИКАНЦЫ? Лерой Танг, должно быть, сновал под ногами, молотя дубинкой по ляжкам. Некий предмет, шипя и искрясь, описал большую дугу и взорвался у ног Джонни Контаго. — Петарда, — констатировал Джонни, отпрыгнув на три фута. Клайд тоже ретировался, и Папаша, лишившись опоры, упал на землю. — Давай вынесем его отсюда, — сказал Джонни.
Но они обнаружили, что путь к отступлению отрезан подошедшими сзади морскими пехотинцами.
— Эй, Билли Экcтайн! — кричали коммандо Дауду. — Билли Экcтайн! Спой нам! — Справа раздался залп петард. Основная потасовка оставалась в центре толпы. На периферии — только толчки, пинки и любопытство. Дауд снял шляпу, расправил плечи и запел "Мои глаза лишь для тебя". Коммандо стояли, как громом пораженные. Вдалеке послышались полицейские свистки. В центре толпы разбилось что-то стеклянное. Люди отхлынули концентрическими волнами. Пара-тройка морпехов, пятясь, споткнулись о валявшегося на земле Папашу. Джонни и Клайд поспешили на помощь. Несколько моряков подошли помочь упавшим пехотинцам. Как можно более учтиво Клайд и Джонни взяли своего подопечного под руки и сделали ноги. Позади между морпехами и матросами завязалась драка.
— Полиция! — раздались крики. Разорвалось полдюжины "бомб с вишнями". Дауд допел песню. Коммандо захлопали в ладоши. — Теперь спой "Прости меня".
— Это, — Дауд поскреб затылок, — "…если я солгал, если заставил тебя плакать, прости меня"?
— Ура Билли Экcтайну! — закричали они.
— Нет парень, — сказал Дауд. — Я не перед кем не извиняюсь. — Коммандо приняли боевую стойку. Дауд оценил ситуацию, затем вдруг вытянул вверх огромную руку. — Ладно, солдаты, стройтесь. Становись!
И они почему-то встали в некое подобие строя.
— Да-а, — Дауд улыбнулся. — Через правое плечо, кругом! — Они повиновались.
— Хорошо, ребята. Шаго-о-ом марш! — Рука опустилась вниз, и они зашагали прочь. В ногу. Со стены бесстрастно взирал Килрой. Колонну замыкал неизвестно откуда взявшийся Лерой Танг.
Выбравшись из драки, Клайд, Джонни и Папаша Ход, забежали за угол и натужно поплелись в гору к Кингсвэю. На полпути их обогнало подразделение Дауда, который отсчитывал шаг, распевая его на манер блюза. Судя по всему, он вел их к кораблям.