Шрифт:
— Не грусти.
— Все мы, Бренда, грустим.
— Да, Бенни. — Она рассмеялась — сипло, поскольку плохо переносила сливянку.
Они зашли к нему, и, наверное, ночью, в темноте, Бренда ушла. Профейн спал крепко и проснулся в одиночестве от шума предполуденного уличного оживления. За столом сидел Майстраль и рассматривал клетчатый носок — из тех, что носят с бермудами, натянутый на свисавшую с потолка лампочку.
— Я принес вина, — сказал Майстраль.
— Прекрасно.
Около двух они спустились в кафе позавтракать. — Я не собираюсь кормить тебя до бесконечности, — сказал
— Мне надо найти работу. На Мальте требуются дорожные рабочие?
— В Пор-де-Боме строят переезд и тоннель. Еще нужны люди сажать деревья вдоль дорог.
— Я знаком лишь с дорогами и канализацией.
— Канализацией? В Марсе строят новую насосную станцию.
— Инопланетян принимают?
— Не исключено.
— Тогда, быть может, туда.
В тот вечер Бренда надела пестрые шорты и черные носки. — Я пишу стихи, — объявила она. Они сидели у нее, в скромном отеле у отвесной скалы.
— Угу, — сказал Профейн.
— Я — двадцатый век, — начала Бренда. Профейн отодвинулся и стал изучать узор на коврике.
— Я — рэгтайм и танго; рубленая гарнитура, чистая геометрия. Я — бич из волос девственницы и замысловатость декадентской страсти. Я — одинокий вокзал европейской столицы. Я — Улица, унылые многоэтажки; cafe-dansant, заводная игрушка, джазовый саксофон; парик туристки; накладные груди гомика, дорожные часы, которые всегда врут и звонят в разных ключах. Я — засохшая пальма и танцевальные туфли негра, фонтан, иссякший в конце сезона. Я параферналии ночи.
— Вроде ничего, — сказал Профейн.
— Не знаю. — Она сложила из стихотворения бумажный самолетик и запустила его в облака сигаретного дыма. — Фальшивые стихи студентки колледжа. Тексты, которые я читала по программе. Ничего, да?
— Да.
— Ты успел гораздо больше. Как все мальчики.
— Чего?
— Ну, у вас такой богатый опыт. Я хотела бы иметь такой же.
— Зачем?
— Ну, опыт. Опыт! Неужели не ясно?
Профейн думал недолго. — Нет, — ответил он, — я бы сказал, мне вообще ни хрена не ясно.
Они помолчали. Она предложила: — Пойдем пройдемся.
Позже, на улице, у моря, она зачем-то схватила его за руку и побежала. Здания в этом районе Валетты еще не восстановили, хотя с войны прошло уже одиннадцать лет. Но улица была ровной и чистой. Держа за руку свою вчерашнюю знакомку Бренду, Профейн бежал по улице. Вскоре, неожиданно и в полной тишине, в Валетте погас весь свет- и на улицах, и в домах. Сквозь внезапно опустившуюся ночь Профейн и Бренда по инерции продолжали бежать к Средиземному морю за краем Мальты.
ЭПИЛОГ
1919 год
I
Зима. Зеленая шебека с носовой фигурой в виде Астарты, богини плотской любви, медленно, в лавировку заходила в Большую гавань. Желтые бастионы, мавританский с виду город, дождливое небо. Что еще на первый взгляд? В молодости старый Стенсил не нашел романтики ни в одном из добрых двух десятков посещенных им городов. Но теперь, словно наверстывая упущенное, его рассудок, подобно небу,
Он стоял на корме под дождем, в обернутой непромоканцем птичьей клетке лежали спички. Некоторое время над его головой висел форт Св. Анджело грязно-желтый, окруженный неземным безмолвием. С траверза подходил корабль Его Величества «Эгмонт». На палубе несколько похожих на бело-синих кукол моряков, несмотря на июнь дрожавших на гаванском ветру, драили медь, пытаясь разогнать утренний холодок. Его щеки все больше вытягивались по мере того, как шебека описывала замкнутый, казалось, круг, пока унесшийся прочь сон Гроссмейстера Ла Валлетта не сменился фортом Св. Эльма и Средиземным морем, которые, промелькнув, уступили в свою очередь место Рикасоли, Витториозе и Докам. Мехемет, хозяин, ругался на рулевого, с бушприта к городу тянулась Астарта, словно город был спящим мужчиной, а она — неодушевленная носовая фигура — суккубом, собирающимся его изнасиловать. Мехемет приблизился к Стенсилу.
— Странный у Мары дом, — произнес Стенсил. Ветер играл единственной прядью седых волос надо лбом. Он сказал это не для Мехемета, а для Валетты, но хозяин понял.
— Всякий раз, когда мы приходим на Мальту, — сказал он на каком-то левантском наречии, — я чувствую одно и то же. Будто на море стоит великая тишь, а этот остров — его сердце. Будто я вернулся в место, встречи с которым всеми своими фибрами жаждала моя душа. — Он прикурил сигарету от трубки Стенсила. — Но это обман. Этот город изменчив. Остерегайся его.
Медвежьего вида парень, стоявший на причале, принял их швартовы. Мехемет обменялся с ним "салям алейкум". На севере за Марсамускетто стоял облачный столб, казавшийся твердым, готовым упасть и разрушить город. Мехемет шагал по судну, пиная ногами членов команды. Один за другим они полезли в трюм и стали вытаскивать на палубу груз — пара коз, мешки сахара, сицилийский сушеный эстрагон, бочки греческих соленых сардин.
Стенсил собрал вещи. Дождь усилился. Он раскрыл большой зонт и, стоя под ним, разглядывал доки. Ну и чего же я жду? — спрашивал он себя. Угрюмые матросы спустились под палубу. Мехемет, хлюпая ногами по палубе, подошел к нему. "Фортуна", — сказал он.
— Изменчивая богиня. — Береговой матрос, принявший их швартовы, теперь сидел на свае и, нахохлившись, как вымокшая морская птица, смотрел на воду. — Остров солнца? — Стенсил рассмеялся. Его трубка еще не потухла. Окруженный клубами белого дыма, он распрощался с Мехеметом, повесил на плечо сумку и, неуклюже балансируя на узкой доске, стал перебираться на берег, его зонт походил на парасоль канатоходца. В самом деле, — думал он. — Насколько безопасен этот берег? Берег как таковой?
Глядя из окна такси, ехавшего под дождем по Страда Реале, Стенсил не заметил того праздника, какой можно увидеть в других европейских столицах. Может, из-за дождя. Долгожданное облегчение. Да. За семь месяцев Стенсил был по горло сыт песнями, флажками, парадами, случайными связями, безудержным весельем — нормальной реакцией гражданской толпы на перемирие или мир. Даже в обычно трезвых кабинетах Уайтхолла это переходило всякие границы. Перемирие, гм!