Вагоновожатый
Шрифт:
Эрика вспомнила это «Тук-тук… Тук-тук». Неужели именно он, этот маньяк, преследует ее, провожает от дома до остановки и от остановки до дома. «Тук-тук… Тук-тук» – его шаги. «Тук-тук… Тук-тук» – ее сердце.
«Некоторые останавливаются и ждут, когда я догоню, обгоню. Но и я тоже останавливаюсь. Жду, когда девушка снова тронется. И она не выдерживает, снова идет. И я снова трогаюсь следом. Она убыстряет шаг. И я. Она притормаживает. И я. Тук-тук. Тук-тук… Я вдыхаю воздух и чувствую ее запах. Я чувствую ее страх, ее ужас и ее согласие.
Да, когда я, наконец, выбрав подходящее место, приближаюсь, она уже на все готова, она не сопротивляется, и я просто тащу ее…»
Эрику, читающую эти строки, саму уже как сковало страхом. Будь ее остановка, она бы проехала, не сумев вовремя выйти. Но глаза ее продолжали бежать по строчкам:
«Наконец-то в этом городе на меня стали обращать внимание. Газеты начали писать про меня. Телевидение – показывать место преступления. Одну свидетельницу нашли – да, это еще одна моя неудача…
Только психиатр догадался, что я предпочитаю светленьких. А полиция принялась какие-то дурацкие акции устраивать, над народом на улицах и в транспорте измывается. А я читаю газеты, смотрю телевизор и только смеюсь. И вдыхаю, вдыхаю сладкий запах этого города. Тук-тук. Тук-тук… Тук-тук. Тук-тук…
…
Еще один удачный вечер…
…
И еще один…
…
Но, похоже, задерживаться надолго даже в этом большом городе нельзя. Соседка по лестничной площадке проявила интерес, встретив меня у двери в квартиру. Расспрашивала, кто да что. Узнав, что я – мастер на все руки, попросила починить полку на кухне. Пришлось ее, одинокую, ублажить пару раз. А она потом разговоры начала заводить о том, чтобы я к ней, к одинокой, перебрался. Но избавляться от нее опасно. Совсем ведь рядом. И хозяйка квартиры заходила уже, интересовалась ходом работы. И, увы, на улицах у меня было несколько неудач, остались свидетели, которые могут опознать…
…
Да, определенно надо менять место. Но время еще есть, и так не хочется бросать один очень привлекательный образец, к которому подбираюсь. Очень похожа. Ну, две капли. Светленькая. Тот же рост. Интересно, есть у нее родинки? Надеюсь, есть…»
Эрика тут же стала вспоминать, где и сколько у нее родинок. Большие они или маленькие. Раздеться бы и встать у большого зеркала. Но это только дома. А сейчас надо быстро дочитать газету, ей уже совсем скоро выходить:
«Я проследил за ней. Просто идеально. Живет одна. Каждый день ходит на работу. Разберусь с ней и потом уже…»
И это оказались последние слова из дневника.
Эрика была в полном смятении. Как будто все написанное в конце было про нее. И «тук-тук», и светленькая, и живет одна, и каждый день ходит на работу…
Она еще раз перечитала конец дневника и посмотрела ниже – нет ли там приписки «Продолжение следует». Таких слов не нашла, но под записями маньяка обнаружился небольшой комментарий редакции:
«На обложке тетради, кроме слов «Мой дневник», написано также: «Если вы читаете эти записи, значит, меня арестовали… Или я просто перебрался в другой
Тут уже Эрика облегченно вздохнула. Значит, ей ничего не угрожает. Маньяк или не на свободе, или уже далеко от этого города, а, значит, и от нее. Да, ей ничего не угрожает. Никаких «тук-тук» больше не будет. Не надо ждать вечера, чтобы рассмотреть родинки, и не нужно думать о том, красить все-таки волосы или нет. Все обошлось. Все обошлось. Все закончилось.
Она снова глянула на газету, чтобы еще раз перечитать комментарий, и только теперь заметила, что поверх публикации есть пометка, сделанная от руки, и сделанная, как ей показалось, знакомыми, чернилами:
«Это неправда».
Она не поняла, что это. О чем? Эрика тут же глянула в зеркальце над вагоновожатым. Увидела глаза Игоря, смотрящие на дорогу. Спросить его? Но он сам ничего не говорит. И она ни за что первая к парню не обратится. Это, как ее учила мама, неприлично.
Эрика все смотрела и смотрела в зеркальце. Поведение вагоновожатого снова начало ее раздражать. Вот возьмет и назло Игорю действительно пойдет на свидание с Павлом.
Она вернулась глазами к газете. Еще раз перечитала:
«Это неправда».
Но что неправда? То, что маньяк арестован? Или то, что он перебрался в другой город?
Недовольная поведением вагоновожатого Эрика вышла, даже не повернув голову в сторону Игоря, не улыбнувшись ему, как это делала обычно.
– Читала? – с точно такой же газетой в руках встретила ее в аптеке Мария.
– Читала, – кивнула Эрика. – Но дай взгляну на твою.
Коллега протянула газету, и Эрика пробежалась по «Дневнику маньяка» глазами. Она не вчитывалась в печатные слова. На всякий случай Эрика искала надпись от руки, знакомые чернила. Но на газете Марии никаких посторонних пометок не обнаружила. Слова «Это неправда» были только в той газете, что она и нашла, и оставила на своем сидении в трамвае. Все-таки он такой заботливый и такой нерешительный, этот Игорь…
Коллега не отходила от нее:
– Ты точно читала?
Эрика подтвердила:
– Точно.
Мария смотрела на нее удивленно:
– А чего тогда такая нерадостная? Ты что, не поняла, что маньяка на улицах больше нет?
Эрика покачала головой:
– Нет, не поняла.
– Эх, ты многое в жизни не понимаешь, – вздохнула Мария, намекая, видимо, на Павла.
Эрика тут же сообразила:
– Раз маньяка нет, значит, и Павла подозревать не в чем. Он же вчера звонил. При тебе.
Мария в ответ прищурилась:
– Да, именно вчера. А сегодня? После публикации всего этого?
Эрика призналась:
– А сегодня еще не звонил.
– Вот, – развела руками Мария, – если он не звонит, значит или арестован, или уехал из нашего города. Как тот самый маньяк. Потому что Павел и есть тот самый маньяк.
Это было так глупо, что, несмотря на все свое волнение, Эрика улыбнулась:
– Успокойся. Он позвонит.
– Ну-ну… – только и сказала Мария.
А Павел, как назло, не звонил. Ни в первую половину дня. Ни после обеда. Весь день.