Вальпургиева ночь, или Шаги Командора
Шрифт:
Натали. И знаешь что еще, Гуревич: пятистопными ямбами говорить избегай – с врачами особенно: сочтут за издевательство над ними. Начнут лечение сульфазином или чем-нибудь еще похлеще… Ну, пожалуйста… ради меня… не надо…
Гуревич. Боже! Так зачем я здесь?! – вот я чего не понимаю. Да и остальные пациенты тоже – зачем?
Они же все нормальны, ваши люди,Головоногие моллюски, дети,Они чуточек впали в забытье.Никто из них себя не вображаетНи лампочкой в сто ватт, ни тротуаром,НиНатали.
Послушай– ка, Фулбрайт, ты жив пока,Пока что не болеешь,– а потом?…Чего ж тут непонятного, Гуревич?Бациллы, вирусы – все на тебя глядятИ, морщась, отворачиваются.Гуревич. Браво.
Полна чудес могучая природа,Как говорил товарищ Берендей.Но только я отлично обошелся бы и без вас. Кроме тебя, конечно, Натали. Ведь посуди сама: я сам себе роскошный лазарет, я сам себе – укол пирацетама в попу. Я сам себе – легавый, да и свисток в зубах его – я тоже. Я и пожар но я же и брандмейстер.
Натали. Гуревич, милый, ты все-таки опустился.
Гуревич. Что это значит? Ну, допустим. Но в сравнении с тем, сколько я прожил и сколько протек, – как мало я опустился! Наша великая национальная река Волга течет три тысячи семьсот километров, чтоб опуститься при этом всего на двести двадцать один метр. Брокгауз и Эфрон. Я – весь в нее. Только я немножко недоглядел – и невзначай испепелил в себе кучу разных разностей. А вовсе не опустился. Каждое тело, даже небесное тело, имеет свои собственные вихри. Рене Декарт. А я – сколько я истребил в себе собственных вихрей, сколько чистых и кротких порывов? Сколько сжег в себе орлеанских дев, сколько придушил бледнеющих Дездемон?! А сколько я утопил в себе Муму и Чапаев!…
Натали. Какой ты экстренный, однако, баламут!
Гуревич.
Не экстренный. Я просто – интенсивный,И я сегодня… да почти сейчас…Не опускаться – падать дальше начинаю.Я нынче ночью разорву в клочкиТрагедию, где под запретом ямбы,Короче, я взрываю этот дом!Тем более я ведь совсем забыл: сегодня же ночь с тридцатого апреля на первое мая. Ночь Вальпургии, сестры святого Венедикта. А эта ночь с конца восьмого века начиная всегда знаменовалась чем-нибудь устрашающим и чудодейственным. И с участием Сатаны. Не знаю, состоится ли сегодня шабаш, но что– нибудь да состоится?!…
Натали. Ты уж, Левушка, меня не пугай – мне сегодня дежурить всю ночь.
Гуревич.
С любезным другом Боренькой на пару?С Мордоворотом?Натали.
Да,Гуревич. Не помню точно, в какой державе, Натали, за такие шуточки даму бьют по заду букетом голубых левкоев… Но я, если хочешь, лучше тебя воспою – в манере Николая Некрасова, конечно.
Натали. Давай, воспевай, глупыш.
Гуревич. Под Николая Некрасова!
Роман сказал: глазастая!Демьян сказал: сисястая!Лука сказал: сойдет.И попочка добротная,-Сказали братья Губины,Иван и Митродор.Старик Пахом потужилсяИ молвил, в землю глядючи:– Далась вам эта попочка!Была б душа хорошая…А Пров сказал: Хо-хо!Натали аплодирует.
А между прочим, ты знаешь, Натали, каким веселым и точным образом определял Некрасов степень привлекательности русской бабы? Вот как он определял: количеством тех, которые не прочь бы ее ущипнуть. А я сейчас тебя так охотно ущипнул бы…
Натали. Ну, так и ущипни, пожалуйста. Только не говори пошлостей. И тихонечко, дурачок.
Гуревич. Какие же это пошлости? Когда человек хочет убедиться, что он уже не спит, а проснулся, – он, пошляк, должен ущипнуть…
Натали. Конечно, должен ущипнуть. Но ведь себя. А не стоящую вплотную даму…
Гуревич. Какая разница?… Ах, ты стоишь вплотную… мучительница Натали… Когда ты просто так зыблешь талией – я не могу, мне хочется так охватить тебя сзади, чтоб у тебя спереди посыпались искры!…
Натали. Фи, балбес! Так возьми – и охвати!…
Гуревич так и делает. Натали с запрокинутой головой.Нескончаемое лобзание.
Гуревич. О Натали! Дай дух перевести!… Я очень даже помню – три года назад ты была в таком актуальном платьице… И зачем только меня поперло в эти Куэнь-Луни?… Я стал философом. Я вообразил, что черная похоть перестала быть наконец моей жизненной доминантой… Теперь я знаю доподлинно: нет черной похоти! Нет черного греха! Один только жребий человеческий бывает черен!
Натали. Почему это, Гуревич, ты: так много пьешь, а все-все знаешь?…
Гуревич. Натали!…
Натали. Я слушаю тебя, дурашка… Ну, что тебе еще, несмысленыш?…
Гуревич. Натали… (Неистово ее обнимает и впивается в нее. Тем временем руки его – от страстей, разумеется, – конвульсивно блуждают по Натальиным бедрам)
Зрителю видно, как связка ключей на желтой цепочке переходит изкармашка белого халата Натали в больничную робу Гуревича. Апоцелуй все длится.
Натали (чуть позже). Я по тебе соскучилась, Гуревич… (Лукаво) А как твоя Люси?