Валютчики

Иванов-Милюхин Юрий Захарович

Когда до ухода с поста осталось минут двадцать, подвалил поддатый Красномырдин. Он редко покидал место, дожидаясь хозяина в ларьке.

— Прохладно, — поделился он ощущениями.

— Сбагрил евро? Я клиента посылал. Наказал поторговаться, чтобы из тебя не получилось миллионера.

— Подбегал. Но валюту я не сдал.

— Почему?

— Ничего не слышал?

— А что?

— Она и бакс за пояс заткнет.

— Евро еще не в ходу.

— Когда начнет раскручиваться, поздно будет.

— Поглядим… Прохладно, говоришь?

— И тоскливо…

Не прошло нескольких дней, как убили еще одного валютчика. Теперь на центральном рынке. Это был неприметный парнишка с рыжеватыми волосами, отиравшийся в центре базара. Менялы собрались в круг. У некоторых под одеждой начали угадываться очертания кобуры. Как и на Западном, подошел один, спросил. Затем выстрел, к которым население города привыкло. Оперативники труп ощупали, барсетку не нашли. Тело отправили

в морг. И все закончилось. Валютчики стали уходить на час — два раньше. За Лесовиком зачастил брат на жигуленке. К ним прибился Склиф. Но чем могли отвести угрозу присматривающие за менялами братья, женщины? Все равно надо втискиваться в подъезд, подниматься по лестнице. По утрам выскакивать из дверей, торчать у всех на виду. Без поддержки со стороны правоохранительных органов. Что делать, если прикажут отдать деньги, направив заряженную дуру. Если допустить, что за поясом торчит «ТТ», то пока выдернешь, уйдет времени — сто раз замочат и скроются в толпе, заметая в ней следы. Выход один — хорошая засада, мгновенная реакция на происшествие. Да кому это, кроме валютчиков, нужно? Когда через время в подъезде дома, недалеко от отделения милиции, убили семнадцатилетнюю сестру Призрака, бригадира менял, ребята притихли. Нет, работа шла. Кто не появлялся, кто понадеялся на русское авось, банковал дольше обычного. Кто навсегда забыл про центральный рынок с валютным промыслом. Многие из оставшихся продолжали тянуть лямку, потому что оказались неспособными ни на что. Они успели вкусить шальных денег, не требующих особых усилий — ни умственных, ни физических. Если бы мечтали купить квартиру, машину, пойти учиться в престижный вуз, отправить отпрысков постигать науки за границу, открыть свое дело — вопросов бы не возникало. Но они прожигали деньги с девочками в саунах, в увеселительных заведениях. Так вел себя я, когда началась приватизация. Конечно, если поднять планку выше, к оседлавшим нефтяные с газовыми трубы олигархам, захватившим медные, никелевые, алюминиевые заводы, золотоносные, алмазные жилы, трубки хозяевам с семью пядями во лбу, мы оказались бы беднее чукотских промысловиков. И все-таки, валютчиков толкала вперед мечта, что-то шевелилось, на что покупали компьютеры, бытовую технику. Часть наиболее продвинутых уже имела свои магазины, свое дело. Я пропил заработанное неимоверным напряжением сил состояние, другие — честь им и хвала — встали на ноги. Не давали бы мне рюмку, не прикасался бы к спиртному и я. Впрочем, свинья грязи найдет всегда.

На Призрака невозможно было смотреть. Он сидел на табурете обрюзгший, похожий на Вещего — многопудового парня на подхвате — никого не замечал. Обязанности легли на заместителя, Спринтера. Теперь голенастый носился вдоль ряда менял, разрешая споры, собирая бабки для ментов. Прошел слух, отстежку увеличат, который подтвердился почти сразу. Я начал подумывать о перемене места. Гнуть спину отучила распахнувшая глаза демократия. Она перевернула до нее привычные ценности. Люди вдруг увидели на плечах залежи перхоти. Жрать все подряд стало неприлично, толстые потеряли тайное уважение. Зато худенькие, стройные вышли на первое место. Но главной оставалась погода на рынке. Вскоре валютчиков потрясло еще одно убийство. Под тридцать лет мужчина не пожелал расстаться со сбережениями добровольно. Замочили из того же пистолета. Для правоохранительных органов хоть африканских Замбии с Зимбабве, делом чести было бы поймать отморозков, не менявших ни оружия, ни методов нападений. К слову, когда в подъезде мочили меня, из районной ментовки пальцем не шевельнули, указав, что грабителей с наводчиками нужно искать среди своих. Обстоятельство заставляло ломать голову в поисках проституток в обойме менял. Неприязнь я испытывал к хозяевам разных крысаловых, мырдиных, посещающим базар лишь для снятия навара. Они знали, с кем дружить. Такие позанимали едва не половину кресел в Госдуме, согласные с выносимым на обсуждение решением, тут же выходящие в фойе и поддакивающие несогласным. Глаза, щеки, задницы в постоянном напряженном ожидании. Они востребованы любыми режимами. Были еще кандидаты, включая верхушку дельцов, их заместителей, просто шакалов, ментовского окружения, пахавших на уголовку в полный рост… О маргаритах, фантомасах, о явной шестерке Чипе, других, пересказывали друг другу сами валютчики. Вслух никто ничего не говорил. Это наводило на мысль, что сталинизм жил, жив и будет жить, потому что нащупал благодатную почву. Ваню Грозного будут почитать как благодетеля народа, который без кнута никуда. Зато возле рта пряник. Не исключал я возможности того, что оперативники за пределами рынка специально наводят на ложный след, внося в ряды валютчиков подозрительность и страх. Не секрет, что работать с подавленным контингентом легче.

После убийства парня с Соборного прошло несколько дней. Апрельский вечер опускался на город. Если бы не груз проблем, можно порадоваться чистому, пока не выцветшему, небу. Но выпуск книги откладывался. В последний раз Пучков заявил, что цены растут, за двадцать пять тысяч напечатать невозможно. За сорок две он будет

стараться. Я понял, и за такую сумму не выйдет. Он будет тянуть время, пока не намотает на лапу жилы. Попросив вернуть сумму за вычетом набранного текста, я откланялся. Один из литераторов сообщил, что не получу ни копейки, на обмане кубанский крестьянин живет и процветает. Я неопределенно усмехнулся. Однажды в разговоре с кукловодом, тогда все было в норме, я затронул серьезные темы по поводу бытия. Пучков словно впитывал в себя слова. Чуть позже спросил:

— Ты еврей?

— Русак с примесью тататро-татаро-монгольскойкрови, да крови деда, терского казака, — смешался я. — А что?

— Ничего, — постучал карандашом по столу Пучков. — Грамотно излагаешь.

Тогда понял, что для пучковых, баевых, поповых, ельцыных, горбачевых, соображающий человек ассоциируется с грамотным евреем, потому что сами до десяти считают с трудом, несмотря на то, что партия посылала учиться в высших партийных школах, назначала на высокие должности. Они так и остались холопами, кожей ощущающими исконное рубище. Я вышел за дверь, в очередной раз разочарованный. С иконником разобрался. Хотя за самовар не получил ни копейки — при чистке на корпусе проступили несколько сквозных просечек — сожаления не испытывал. Всегда так, рассчитываешь на большее, получаешь, что сумеешь урвать.

От мыслей отвлек хлопок ладони по плечу. Рядом стоял убийца, фоторобот которого висел на столбе при входе на рынок. В мозгу пронеслась мысль, что прекрасный вечер может оказаться последним. С интересом посмотрел на парня с правильными чертами лица, на руки, чтобы увидеть марку пистолета. Ничего не было. Лишь подрагивали музыкальные пальцы.

— Как твоя книга? — Задал вопрос убийца. — Продвигается по издательским кабинетам? Или застряла?

— О, сколько вопросов, — развернулся я к парню. — У меня даже подозрение возникло, что отслеживаешь мою рукопись. Зачем тебе это?

— Как интеллигентный человек, я уважаю и понимаю творческих личностей, — ответил тот, оценивая обстановку за моей спиной, снова вглядываясь в зрачки. — Поэтому спрашиваю о писательских радостях, которые всегда на первом месте.

— Успехов нет, надежды тают. Книжный рынок заполонили заграничные издания, низкосортные детективы. Наше родимое стадо, взращенное на графоманских опусах, густо замешанных на плагиате, скоро вновь начнет отпускать рога и копыта. Тебя интересует это?

— Меня беспокоит судьба могучей русской литературы, — покривился щекой парень. — Вообще, чем образованнее будут люди, тем зажиточнее они станут. Разве не так?

— Скорее, чем богаче народ, тем он сообразительнее. История доказала, что обеспеченность не связана с образованием. Как было написано на воротах Бухенвальда — каждому свое.

— Едэн дер зайден?

— Ну… пусть будет так, если учесть, что немецкий мы знаем через гены прошедших оккупацию предков. В школе не научат.

— Понятно. Я вот по какому вопросу.

— Если он заключается в деньгах, зря теряешь время. Копейки жалко, не только рубля.

— Не о деньгах. О золоте, — как бы не заметив агрессивности, покрутил головой с пробором парень. — У тебя есть что-то женское? Перстенек, например, кулончик с цветным камешком. Можно хорошую цепочку нерядового плетения граммов на пять — шесть. Еще лучше маленький бриллиант. Если взял что из перечисленного, давай отойдем, прикинем. Не переношу, когда менты проявляют любопытство.

— Этого не любит никто, — воспользовавшись предоставленной возможностью оглядеться по сторонам, негромко ответил я. Как всегда, на расстоянии обзора не то, что патруля, знакомой собаки не вихлялось. Обстоятельство давало пищу домыслам, типа, в опасные моменты менты не появляются в поле зрения сознательно. — Есть интересный перстенек. Не знаю, понравится ли.

— Тогда зайдем в магазин и покажешь, — заинтересовался клиент, не переставая оборачиваться.

Чертыхнувшись в душе, я прошел за убийцей в двери магазина. Остановились возле зарешеченного окна. Лена с Риточкой стояли за прилавком. Пройдя вперед, я достал шило, воткнул острием в подоконник. Вынув из барсетки пакетик с золотом, поддел перстенек, протянул парню. Он был новым, на нитке с пломбой, саму этикетку пришлось выбросить. Странный клиент начал поворачивать его по кругу, разглядывая с белыми камешками в нахлестах плетение. Работа была тонкой. Когда покупал, времени на просмотр не выкроил. После предложил скупщице, та этикетку оторвала, на перстень не раскололась.

— По сколько продаешь за грамм? — спросил убийца — Сегодня купил?

— После трех часов дня. По двести тридцать рублей. Можно запросить больше. На стороне.

— Чтобы поднять цену, нужно искать клиентов, терять минуты. А я рядом. Правильный ход мыслей?

— У меня есть время.

— Какой у перстня вес? — посмотрел на меня парень.

— Два и шесть десятых грамма.

— Я беру.

— Пятьсот девяносто восемь рублей.

— Шестьсот!

— Кто бы спорил.

Пошарив в барсетке, я извлек пустой кулечек. Длинными пальцами клиент обронил изделие в него, спрятал в кармане курточки. Вытащил пачку денег купюрами по пятьсот рублей. Выдернув одну, добавил сотню.