Вампиры девичьих грез. Тетралогия. Город над бездной

Борисова Алина Александровна

— А почему нет? Я закончил школу с золотой медалью, считал, что достоин лучшего, поехал туда. Поступил легко, легко и учился, был лучшим на курсе… Этим, видимо, ее и привлек.

— Ну почему вы решили, что именно этим? Девочкам свойственно в цвет глаз влюбляться. Или в улыбку…

— Это я потом уже понял, что только этим. А в те годы, конечно, верил, что ее покорила моя улыбка. Или какие-то мои душевные качества. Нет… Институт закончился, и приезжий мальчик, хоть и с красным дипломом, стал всего лишь одним из… Многих и многих и многих «молодых специалистов», которым пробивать себе дорогу к вершинам предстояло еще долгие и долгие годы, активно расталкивая при этом локтями себе подобных… А ей не хотелось ждать, пока я стану «кем-то». Ей

хотелось уже сейчас быть спутницей кого-то куда более значительного, — он чуть вздыхает. — Я пытался соответствовать. Занимался научной работой, защитил диссертацию… Она все равно ушла к тому, кто уже заведовал кафедрой и был не кандидатом, а доктором наук… А я все бросил и уехал. Обида жгла, боль, хотелось что-то кому-то доказать… Что я не так уж плох и не так ординарен, что я добьюсь куда большего не в столице, а в родном своем городе, что на Москве свет клином не сошелся. И добивался, добивался… В итоге создал отделение гематологии в городской больнице, его и возглавил. Потом добивался того, чтоб создать нашему отделению имя… Свою бывшую жену как-то встретил на одной конференции, она как раз была в раздумьях между третьим и четвертым мужем. Предложила мне «вспомнить прошлое». Но оказалось, что она мне больше не интересна. Я давно не тот мальчик, что влюбился когда-то в красивую девочку. Да и она оказалась совсем не той девочкой… Я полжизни потратил, чтобы что-то доказать тому, чье мнение мне более не интересно. А когда оглянулся, оказалось, что вокруг никого, а красивые девушки даже и не смотрят на меня, как на мужчину… А я же ведь не старый, Машка! — закончил он вдруг с неожиданным напором. — Я же ведь совсем еще не старый, мне всего тридцать семь.

— Да, — киваю я с невольной улыбкой, — действительно, не восемьсот.

— Смеешься, — не оценил он мою реакцию. — Вот ты танцевала сегодня со мной, соблазняла меня. Но разве при этом ты хоть раз на меня взглянула? Разве тебе интересен результат? Нет, ты просто наслаждалась процессом, и это понятно. Ты молода, прекрасна, у тебя давно не было возможности отдохнуть. И тебе все равно было, с кем танцевать и кого соблазнять…

— И неправда! — как-то даже обидно стало. — Я смотрела на вас и танцевала с вами…

— Смотрела? И какого же цвета мои глаза?

— Э… — простой вопрос вогнал меня в некоторый ступор. А в самом деле? — Серые… или голубые… или зеленые…

— Или желтые, — скептически хмыкает Иванченко.

— Нет, не карие, это точно!

— Даже так, — еще больше расстраивается он. — А я вот… все жду, все надеюсь… Тогда ты доверилась мне, назвала по имени, и я понадеялся, что, быть может, я нужен тебе чуть больше, чем просто врач, хранящий твои секреты. Но ты отстранилась обратно, ты вновь вежлива и официальна, словно ничего такого и не было.

— Я просто…

— Просто, — кивает он. — Просто вбежала однажды, обняла, прижалась, уселась на колени, словно мы лет десять уже женаты. И я подумал тогда, как же жаль, что эти десять лет я провел не с тобой. Но прежде, чем я сумел найти хоть какие-то слова, ты опять убежала. А я остался, с открытым ртом и закрытой дверью… И, конечно, ты «просто…» Ничего ж не было, верно?

Молчу, не зная, как поднять на него глаза. Стыдно. «Дедушка старый, ему все равно». Ага, конечно. Натворила глупостей, вампирка недоперевоплощенная. И ведь не объяснишь, что это я так «грелась». И сегодня. Соблазняла, да. Потому что чем больше он возбуждался, тем больше тепла от него исходило. А мне от этой «энергии эйе», недополучаемой в процессе кровопитий, уже, похоже, голову сносит.

— Я для тебя совсем старый, да? — и столько тоски в голосе.

Довела мужика. Допрыгалась. И что мне теперь с ним делать?

А главное, с собой что делать? Что за ощущения вампирские? Действительно, что ли, секс стал настоятельно требоваться? Потому как потери эритроцитов мы восполняем, а с этим пробел?

— А знаете, Андрей, — начинаю я. — Мне, на самом деле, гораздо удобнее звать вас без отчества. Просто там, откуда

я родом, они не в ходу. И, если вы не возражаете, я буду только рада.

— Не возражаю, — отвечает несколько настороженно. И явно ждет продолжения.

— Тогда давайте так, — будет ему продолжение. — Вы меня сейчас целуете, и если мне понравится — сильно понравится — я обещаю подумать над критичностью вашего возраста. Только учтите, — добавляю, покуда он переваривает изумление. — Мне давно не пятнадцать лет, и поцелуй в щеку будет называться «сам дурак» без права пересдачи.

В глазах его мелькает многое. И он даже чуть качает неодобрительно головой, одобрительно при этом улыбаясь. Ну а что он хотел? Еще лет двадцать ходить вокруг да около? Так он не вампир, у него их нет. А я… слишком, наверно, вампир. И это в восемнадцать я целовалась с мальчиком, не получая при этом удовольствия, просто потому что «я ему нравлюсь» и «так, вроде, положено». А вот друзья Лоу научили, что целоваться надо с тем, кто нравится тебе и только, если он нравится. При всей их сексуальной всеядности, именно они объяснили, что я имею права попробовать и имею право отказаться — в любой момент — если нравиться перестало.

— Как скажешь, — терять свой шанс, рассказывая мне о том, что женщине не стоит брать на себя инициативу в таких вопросах, он не стал. Его рука, свободная от зонта, скользит мне в волосы, чуть задевая при этом мочку уха, и обхватывает затылок. А его лицо приближается близко-близко. — Пятнадцатилетняя мне и не нужна, — шепчет он мне на ушко. И целует.

Очень медленно, бережно, нежно жар его губ течет по моим губам. И тепло его сердца словно проливается через этот поцелуй в мою душу, заставляя трепетать, заставляя чувствовать, заставляя пьянеть. Заставляя желать продолжения… и углубления… Заставляя проявлять инициативу самой, пить жар его губ, распаляя его страсть, еще сильнее тонуть в его удовольствии… или уже своем…

— Ты не посмеешь сказать, что тебе не понравилось, — хрипло выдыхает он, когда наши губы все-таки размыкаются.

— Посмею. Вот только зачем мне врать? Мне понравилось, — отвечаю, пытаясь отдышаться. А щеки горят, сердце колотится, как безумное, и даже ноги как-то не очень держат. Обнимаю его, прижимаюсь к нему, прячу лицо у него на груди. Мне тепло. И неважно, что дождь. А он гладит меня по волосам, и не ищет слов…

— Значит, подумаешь? — мое обещание он мне напоминает уже у самой калитки.

— Обязательно, — я едва ли готова на большее, чем «подумать».

— Ну… до завтра?

— До завтра, Андрей. И спасибо за этот вечер.

Ухожу, выскальзывая из-под его зонта, и спешу через двор к дому. Время позднее, Ясмина весь день одна.

— Я вернулась, Ясь, — сообщаю, включая свет.

И понимаю, что комната пуста.

— Яся! — окликаю я во дворе, заглядываю в беседку, в другие постройки. Вот куда она?.. Дождь же, ветер, вечер… Неужели опять пошла на обрыв?

— Яся! — кричу, выбегая на улицу. Еще бы тропинку найти в темноте, последний фонарь у соседского дома, а небо нынче безлунно. Поскальзываясь на мокрых камнях, я все же выбираюсь на ту тропу, по которой она обычно ходит. Ветви кустарника, растущего над самой тропой, окатывают меня водой, словно мало мне той, что течет с неба, но тревога гонит дальше. Куда она ушла, зачем? Неужели не дождалась? Голод, вампирские инстинкты… Или она просто ходила гулять и что-то ее задержало? Что? Она поскользнулась, упала с обрыва?

— Яся!

Мне кажется, что я вижу ее, подбегаю ближе — но это только валун, померещилось…

— Яся, где же ты?

Она сидит, свесив ноги, на самом краю обрыва, там, где каменная плита чуть выступает над морем. И соленые осколки огромных волн, что разбиваются о берег, вновь и вновь взметаются над ней, окатывая с ног до головы. Тонкое платье, на которое она так ничего и не надела, промокло насквозь, концы сильно отросших волос мокнут в луже.

— Яся, — подхожу, обнимаю ледяные плечи. — Уже очень поздно. Идем домой. Сможешь встать?