Вампиры девичьих грез. Тетралогия. Город над бездной
Шрифт:
— Маш, я не понимаю, — признавался он мне, обложившись моими анализами. — Вот твой первый анализ. Уже очень плохой. Но на следующий день эритроциты упали едва ли не вдвое. Дальше рост. Потом опять падение. И то же с другими показателями. Никакой динамики, сплошная чехарда. В чем подвох?
Вздыхаю. Подсказать я могу, но стоит ли? А с другой стороны, как он меня вылечит, если не будет видеть реальной картины?
— Подвох во времени, доктор, — решаюсь я. — Первый анализ вы брали часа в четыре пополудни, второй — в девять утра, третий — в одиннадцать, четвертый — вообще в семь… Хотите реальную динамику — берите анализы в
— Фантазерка, — вздыхает доктор. — Ладно, чувствуешь-то ты себя как?
— Как я могу себя чувствовать, если сплю целыми днями? Сонной, — улыбаюсь в ответ. — Ну, еще отдохнувшей, разленившейся. И дармоедкой — вы ж мне за этот отдых еще и деньги платите.
— Не я, а государство. Которое обязано заботится о здоровье своих граждан. И о том, чтоб у них была возможность это здоровье поправлять. Отдыхай.
Он уходит. Но анализы у меня теперь регулярно берут в восемь утра. И в шесть вечера. И хотя мне самой была бы крайне интересна получающаяся картина, я с некоторым страхом жду новых вопросов от своего лечащего врача.
Но он молчит. Заходит меня проведать, смотрит, подозрительно хмурясь, но молчит. Не совсем, конечно, спрашивает о самочувствии. Порой рассказывает что-то о процедурах, назначенных на сегодня-завтра. Но про результаты бесконечных анализов — ни слова. Я не выдерживаю первой:
— Так что с динамикой, доктор, наметилась?
— Наметилась, — хмуро кивает он.
— И?
— И… — говорить ему явно не хочется. — Ты ведь сама все знаешь, верно?
— Откуда? Я не врач. И возможностей вашей лаборатории не знаю. Больше скажу, меня никто и не тестировал прежде столь подробно, настолько всех устраивал конечный результат.
— И какой же результат считался конечным?
— Не пойдет, доктор. Сначала вы мне рассказываете о полученных результатах, своих выводах, планах. А потом я подумаю.
— Маша, ты невозможна! Вместо того, чтобы плодотворно заниматься твоим лечением, мне приходится решать головоломки с напрочь отсутствующими фрагментами.
— Так в итоге у нас что?
— Да ничего! — в сердцах бросает он. — Вменяемого и разумного так уж точно. У меня такое чувство, что я беру анализы у двух разных людей. Вот одна Маша Кулешова сдает мне анализы утром, а другая вечером. И у каждой по отдельности все более-менее неплохо. Динамика хоть и минимальна, но явно положительная. Вечером лучше, утром чуть хуже, но подвижки идут. И все бы хорошо. Если бы это были две разные Маши! Но как я должен объяснять, что каждый вечер у тебя гематокрит практически доходит до нормы, а каждое утро вновь падает до страшных минимумов?
— Мне за вас объяснить? Так я даже слова такого не знаю.
— Гематокрит? Отношение эритроцитов к общему объему крови, — поясняет Иванченко скорее на автомате. Ясно, что голова его занята другим. — Вот как это может быть? С утра до вечера эритроциты у тебя, если верить анализам, растут с чудовищной скоростью. Абсолютно немыслимой для человека. А с ночи до утра они с такой же скоростью разрушаются. Что это за патология, Маш, ты хоть примерно можешь мне объяснить?
— Это… не совсем патология, доктор, — нервно сажусь на кровати и обхватываю руками коленки, не зная, как лучше объяснить. — Для меня — это не патология. Я предупреждала, мне есть, что скрывать… И я могу надеяться только на вашу порядочность, вы дали мне слово…
— Да, дал, я помню. Но, Маша, я не думал тогда, что
— То есть вы его забираете? — тут же вскидываюсь я. — Ну да, вы ж хозяин своего слова: захотел — дал, захотел… Вот недаром вы мне одного выдающегося хирурга напоминаете. Тот тоже бывал страшно настойчив, добиваясь своего. И слова давал честные, и жесты делал красивые. А уж как спасал героически… Предавать не мешало. Потому как обстоятельства, они известно, превыше, — даже горло от горечи перехватило. Ну неужели никому нельзя верить? То есть совсем?
— Маша, перестань. Я тебя не предавал и не собираюсь, и от слов своих не отказываюсь. И если у тебя в жизни был негативный опыт, то не надо его на всех перекладывать. Я говорю лишь о том, что заболевание у тебя куда серьезнее, чем я думал, и моих возможностей может не хватить. И быть может, нам есть смысл подумать о том, чтобы перевести тебя в Гематологический Центр в Москве, там лучшие специалисты, современнейшее оборудование. У меня есть там знакомые и я мог бы договориться о переводе. С твоего согласия, разумеется. Только с твоего согласия.
— Вы иногда очень плохо слушаете, доктор. Врачам это вообще свойственно, они же Врачи, а пациенты — так, людишки необразованные, что они могут смыслить. Но давайте я попробую еще раз: меня убьют. Либо пустят на опыты с пожизненным содержанием в камере, что едва ли намного лучше. Если вы хоть где-то засветите мою патологию. Вот именно потому, что, как вы уже выяснили, так не бывает, это невозможно, этого вообще не может быть.
Он тяжело вздыхает и присаживается рядом. Прямо на мою кровать, за моей спиной. И обнимает меня за плечи, прижимая к себе, быть может, излишне близко. Но отстраниться не захотелось. От доктора так знакомо пахло больницей, даже не этой, реальной, а той, несбывшейся. И этот запах воскрешал в памяти ощущения наивной студентки-первокурсницы, ее мечты, планы, всю недолгую ту жизнь. И это завораживало.
— Да никому я тебя не отдам, — негромко, но очень прочувствовано пообещал мне Андрей, которого в этот момент совершенно не хотелось называть каким-то нелепым, чуждым для моего слуха отчеством. — Я только боюсь, что не справлюсь. Я не понимаю, что с тобой происходит, как с этим бороться. Ты даже не представляешь, что я чувствую каждое утро, когда получаю из лаборатории вот это, — он неприязненно косится на ворох бумаг, брошенный на прикроватную тумбочку.
— Да нет там ничего страшного. И лечения никакого специфического не надо. Обычная поддерживающая терапия, — пытаюсь его успокоить.
— Обычная? — его голос переполнен скепсисом. Но боевого напора не чувствуется, он, скорее, подавлен. — Я ведь тебе не поверил тогда, про спецбольницу. Вернее, поверил, но просто не понял, что именно ты в виду имела. Я и теперь… Ты хоть объясни, чего ждать… Чего опасаться. Тебя ищут?
— Нет, — затрясла головой, невольно сжимаясь при мысли, что доверяю ему такое. Но тут уже — либо доверять, либо вновь пытаться бежать. А то ведь из желания помочь погубит. — Нет, меня не ищут. Я умерла… Знает лишь один человек, тот, что нас спас, он сделал мне паспорт. Но он, возможно, погиб, я не знаю точно. Там многие погибли потом, уже на самом деле. Был взрыв, пожар. Возможно, сгорели и документы… Не ищут. Мне, главное, самой по дурости… Я так мало знаю… Боюсь сказать, боюсь спросить… А тут еще вы. С вопросами, с анализами, с невнятными планами…