Ванечка и цветы чертополоха

Лазарева Наталия

Рука по-хозяйски смяла подол, избавила тела от остальных досадных преград. Сколько лет здесь не ступала мужская плоть? Он поднял, согнув в коленях, её полные ноги и, не спеша, удерживая их, аккумулируя страсть внутри себя, проник в неё. Грудь её разорвал стон. Он почувствовал тесноту ещё большую, чем в молодой невинной девчонке. Вот уж кто действительно невинен! Он замер, пожирая расплавленными страстью глазами её лицо, нависая над ней.

Ей захотелось избавиться от его горячечного, совершенно невыносимого взгляда. Она отвернула голову в сторону края стола, но, почувствовав, что этого недостаточно, отгородилась от мужчины руками. Если бы ему нужно было удовлетворить

похоть, он бы и не обратил на это внимания. Но он сливался с этой женщиной всем существом. Сбывалось его давнее, заветное, глубоко загнанное желание. И он нуждался, чтобы она смотрела ему прямо в глаза. Он убрал её руки с лица и, выждав немного, наблюдая за тем, как она всё-таки пытается убежать от него взглядом и даже возвращает ладони обратно на лицо, сковал их под грудью одной рукой и медленно начал движение. Тогда она уставилась ему в лицо и больше не пряталась. Он освободил руки, и они покорно легли где-то около туловища. Он держался в одном темпе довольно-таки долго, но, уловив в её взгляде голодную требовательность, начал ускоряться и проникать всё глубже. Она дышала часто и шумно, губы разомкнулись, глаза налились, как спелые вишни. Из мужчины начали вырываться, нет, не стоны, а хрипы. Женщина молчала, но рука её метнулась ко рту, и она принялась, изнемогая, кусать пальцы. Тогда он заменил руку своей, чувствуя мягкий влажный язык. Она укусила его больно, и тело её запульсировало под ним. Он при этом чуть не потерял её взгляд. Глаза его сами закрывались, но он усилием воли держал их открытыми, чтобы видеть её лицо, пока она содрогается, видеть, как заламываются её руки, не зная куда себя деть. Из груди её вырвался протяжный стон. И в это время голова его запрокинулась назад, и он с наслаждением почувствовал, как его семя переходит в её лоно.

— Марья! — сорвалось с губ.

Ответом ему был повторный стон.

Он ещё три раза проник глубоко-глубоко в неё и упал головой ей на грудь, и замер так. Ему казалось, что его уже нет на свете, что он — это только биение её сердца. Когда через минуты три он зашевелился, возвращаясь, почувствовал, как её руки, безвольно лежавшие на его спине, — когда они успели там очутиться? — сползли. Он выпрямился. Когда освобождал её, их дыхание соединилось в единый шумный вдох. Тимофей вернул свою и её одежду на место. Он бережно взял её на руки и осторожно перенёс в другую комнату на застеленную покрывалом кровать, а сам растянулся возле неё на боку. Подложил под её ягодицы бедро, уткнулся носом в её висок, постепенно возвращаясь в своё человеческое я.

Они лежали так. Время безжалостно отмеряли часы в соседней комнате над их неудобным временным любовным ложем. Когда способность рассуждать вернулась к Марье Антоновне, она тихо сказала:

— Поздравляю тебя, Тимофей. Ты справился с несчастной, убитой горем женщиной. Был просто на высоте. Добился-таки своего.

Он приподнялся на локте и посмотрел на неё.

— Надо было сделать это давным-давно. Кажется, ты в этом нуждалась не меньше моего. Я просто хочу, Маша, чтобы ты жила, чтобы жизнь твоя наполнилась смыслом!

— Хочу… — Она вдруг обратилась к нему всем существом и отчаянно зашептала: — Доделай начатое, Тимофей! Убей меня, я прошу тебя. Я хочу умереть.

— Я хочу, чтобы ты жила, — повторил он упрямо, подмечая, что в её глаза вернулся чайный цвет. — Ты моя теперь, поняла? Я не отступлюсь. Если Бог даст нам сейчас ребёнка, не смей от него избавляться. Это счастье, Машенька.

Он просительно-нежно поцеловал её в губы, желая вдохнуть в неё жизнь. Марья Антоновна закрыла глаза. К вискам скатились слезинки, начертав две дорожки.

— Ребёнок… —

она заговорила с закрытыми глазами. — Неужели ты думаешь, что я буду вынашивать твоего ребёнка? Твоё место в тюрьме, Тимофей. К тому же — рожай одна, воспитывай опять одна. А я уже не глупая девочка.

— Ты девочка, Маша, девочка. Поднимешь. Авось не впервой.

— Тогда другие времена были. А Ванечка… помощник… — Она всхлипнула. — Неужели ты думаешь, что так можно что-то исправить? Я, выходит, кукла резиновая для тебя? Тварь бездушная? Что хочешь творишь со мной. Лучше убей меня!..

— Как ты ошибаешься, Маша. — Тимофей обхватил её за талию одной рукой. — Это я твоя послушная кукла. Ты сказала «отойди», а я, дурак, так и сделал. А ведь ты занозой у меня в сердце сидишь и жить не даёшь, и умереть мешаешь.

— Но, тогда как же, — открыла она глаза и вопрошала потолок, — почему? За что? Как ты мог, Тимофей?

— Я умру. Только скажи, я умру. Всё для тебя сделаю. Всё, что в моих силах.

— Слишком лёгкое для тебя будет наказание. — Она перевела на него взгляд. — Правда, сделаешь?

— Да.

— Всё-всё, что скажу?

— Да.

— Тогда сгинь! Оставь меня! Проваливай и не возвращайся!

Он дёрнулся, как от удара. Поднялся с кровати.

— Да, загостился я у тебя. Пора мне… как ты сказала?.. в тюрьму.

В глазах его блеснули слёзы.

— Я тебя обманул. Одно я выполнить не смогу. Я вернусь к тебе. Обязательно вернусь. Жди меня, Марья, жди. Или с тобой, или никак.

Он наклонился и поцеловал её последний раз. Пока его губы срывали этот поцелуй, она несколько раз слабо стукнула его по спине. Распрямился, постоял над ней, впитывая и запоминая. Развернулся и вышел.

Она вскочила через минуту вслед за ним, словно вспомнила что-то, что хотела ещё сказать. Только вот не знала — что и зачем. Выбежала в терраску, дёрнула дверь, но та не поддалась. Тимофей запер её снаружи. Она припала к окну и ещё некоторое время могла видеть его, пока избивающий Захар Платонович не утащил его прочь с её глаз.

Ну и бурелом он устроил в их жизнях! Его забрали. Забрали туда, где ему было самое место. А она, Марья Антоновна, осталась. Осталась на долгие годы с истерзанной, перегоревшей душой.

XXIV

Спиридоновка. Май 2005 года.

…На восьмой день женщина привычно ждала его, но он так и не появился. Она почувствовала, как тоска заполняет сердце. Ей было тревожно, и она плохо спала всю ночь. Плохое самочувствие сопутствовало и следующему дню, потому что Тимофей не появлялся, а сама пойти к нему и узнать, в чём дело, Марья Антоновна не могла. Она была сама не своя и не находила себе место. У неё всё не ладилось. Картошка сгорела, сама она обожглась, печка дымила в дом, всё валилось из рук, и даже дочка капризничала больше обычного.

Через неделю она совсем извелась и клялась себе, что больше никогда его не унизит, не ударит. Почему эти три года она могла спокойно спать в своей постели, а теперь, когда он вернулся, она как будто снова переживает весь ужас четырёхлетней давности? И ужас этот затянулся.

«Если я не увижу его сегодня, я, должно быть, сойду с ума!»

Днём она закрыла спящую Василису дома и пошла поспешно на колодец. Марья Антоновна уже набрала воды и хотела идти домой, когда услышала сзади себя шумное дыхание. Она повернулась и еле удержала вёдра. Перед ней стоял Тимофей. Синяк на подбородке почти сошёл.