Ванька-ротный
Шрифт:
Ко мне подходит лейтенант. Я ему говорю:
– От прямого попадания нигде не спасешься! Даже несколько накатов солдатской землянки не спасут от разрыва тяжелого снаряда. Вот почему на войне опыт и солдатская смекалка надежней самых толстых бревен над головой. Я, например, при обучении разведчиков в тылу, перед выходом на передовую, приучал ребят к мощным взрывам, сажая их в открытые окопы и подрывая, с близкого расстояния, немецкие противотанковые, трофейные мины. Взрыв от такой мины потрясающий. Иногда разведчики глохли, но через пару дней после звона в ушах, слух восстанавливался.
– А что, товарищ гвардии капитан, вы сами пробовали эти взрывы?
– Нет! Я брат с сорок первого перед каждой раздачей харчей получал их от немцев в натуральном виде. Считай, что я сотни раз битый!
Кузьма в свое время тоже проходил обработку взрывами. Для него бомба с расстояния в двадцать метров не представляла ничего. Вот почему, наверно разведчики ходят без касок и не припадают животами в траншее к земле.
Нет ничего глупее, заживо оказаться засыпанным землей. Мы солдатам пехоты лекции не читали. Это личное дело каждого. Смотри на разведчика и учись! У каждого на плечах котелок, прикрытый каской, торчит! На переднем крае, нет времени учить и поучать. Тут про баб нет времени рассказывать, языком чесать, даже когда стрельба затихает.
Кузьма повернулся ко мне и просит разрешить ему вместе с солдатом на бомбу сходить взглянуть.
– Руки чешутся? На какой хрен тебе сдалась эта бомба?
– Охота пройтись!
– Ладно, иди! Я все понимаю! Будь осторожней! Варежку не разевай!
Кузьма повернулся ко мне спиной и говорит что-то солдату. Я покачал головой, посмотрел ему в след. Он уже вылез на бруствер. Я понимал, что ему нужен этот спектакль перед солдатами стрелками. Ему нужны были зрители, которые, разинув рот, будут смотреть ему в след и следить за каждым его малейшим движением. Ему нужны завороженные глаза и взахлеб порывистое дыхание. Он хотел еще раз показать стрелкам, кто есть кто и что такое полковой разведчик.
Стрелки вытаращили глаза, с земли приподняль?????. А Кузьма во весь рост наверху. Он подает руку напарнику солдату. Как будто они лезут в чужой огород нарвать по запазухе спелых яблок. Вот они оба рядом стоят наверху. Немец не стреляет. Кузьма делает первый шаг и чуть пригнувшись, они направляются в сторону, к бомбе. Вон они останавливаются. Кузьма нагибается и что-то шарит рукой по земле, потом подцепляет ее за конец рукой, поднимает на уровень своей груди. Они оба стоят и рассматривают ее. Вот он опускает её на вытянутую руку, разворачивается и идет в обратном направлении, откинув руку с бомбой назад.
– Он что, рехнулся? – кричит кто-то из солдат.
– Зачем он ее тащит сюды?
– Рванет! Разнесет всю траншею!
Солдаты заерзали, забеспокоились, некоторые кинулись за поворот траншеи. Те, что остались, сгорбились и сжались.
Я пригляделся к Кузьме. Мне показалось, что бомба у него подвешена на какой-то петле и он тащит ее не поперек, подсунув руку под корпус, а в отвес и не очень-то она его гнет своим весом к земле.
– Он что совсем уже спятил? – прохрипел пожилой солдат, глотая слюну.
– Она
Солдаты были растеряны и вместе с тем недовольны, что разведчик волочет черную дуру. Аж дух перехватило! Что будет дальше!
Солдаты по себе все разный народ. Те, что были пошустрей, подались вперед и с восхищением в упор смотрели на Кузьму. А Кузьма недовольный и хмурый идет к траншее. Но, мать его так! Я знал, что внутри у него все сияло от радости и гордости, хотя он внешне совсем и не улыбался.
Солдатам из траншеи бежать было некуда. Кузьма с бомбой в руках одной ногой стоял уже на бруствере траншеи. В откинутой назад руке он держал то самое черное, от чего у всех стоявших в траншее солдат по спине побежали холодок и мурашки.
Кузьме осталось только сделать соскок вниз. Но он остановился, прищурил глаз, как во время стрельбы и искал, куда бы лучше на дно траншеи бросить бомбу.
И вот он под дружный вздох сделал широкий взмах руки, той самой, в которой держал злосчастную бомбу? И к ужасу всех и у всей на глазах, в траншею плюхнулось в кучу солдат полетело то самое круглое и черное. Кто-то взвизгнул и закашлялся, поперхнулся и замолчал. И когда это черное толо шлепнулось на дно траншеи, все увидели, что это просто кирзовый сапог.
Солдаты дрогнули и разразились раскатистым, дружным взрывом смеха. Смеялись сквозь слезы! Смеялись до пердежа падежа! Смеялись взахлеб, голосили, как бабы у гроба покойника.
Кирзовый русский сапог видно свалился с ноги подбитого летчика, когда рванул парашют.
Бывалые авиаторы на "Ишаках" не летали и кирзовых сапог не носили. Летом ходили по земле в начищенных до блеска хромовых. И на боевых вылетах были в них. Это был сапог мальчишки истребителя. Возможно это его первый и последний вылет. Больше на наших участках самолёты И-16 не появлялись.
Странно, но после бомбежки и воздушного боя на передовой установилась необычная тишина.
Наши приводили в порядок разбитые передовые роты. Немцы усиленно работали лопатами, рыли и выбрасывали землю, как кроты.
К вечеру, когда над Царевичем навалились сумерки, с нашей стороны послышался гул самолетов. В небе появились наши тяжелые "ночные" бомбардировщики. Ночными мы их звали потому, что днем они практически никогда не летали. При появлении такого самолета днем, его сбивали немцы первым снарядом. Они в сумерках ночи проходили через линию фронта, бомбили немцев где-то в глубоком тылу и назад через линию фронта никогда не возвращались.
– Летающие гробы пошли! – объявил кто-то из солдат.
Все эти дни в дивизию прибывало новое пополнение. До нашей траншеи пополнение ещё не дошло. В роте полсотни солдат. Может её и пополнять не будут.
День двадцать восьмого августа подходил к концу. Над землей еще висели угар и пыль от бомбежки. На зубах хрустел песок. Духота и вонь взрывчатки лезли в горло и в нос, так что не продохнёшь.
Вскоре в землянке затрещала восстановленная связь. В проходе показался телефонист.