Вариант "Дельта" (Маршрут в прошлое - 3)
Шрифт:
Памятуя не слишком удачное начало своей трудовой деятельности по окончании МГУ в школе и опасаясь и здесь, на новом месте оказаться в незавидном положении, Наташа в первые месяцы работы, что называется, выкладывалась. Она прекрасно замечала тот интерес к ней, который ещё несколько раз нечаянно выказывал завлаб, но пока что сознательно делала вид, что ничего такого не видит. Тем не менее, ещё и поэтому Наташа постаралась как можно лучше овладеть функциями, вменёнными ей в служебные обязанности. Она даже просидела несколько вечеров в библиотеке, восполняя свои явные пробелы в знаниях кислотно-щёлочного состояния и аппаратного определения его показателей. А вот в работе с животными освоиться никак не могла: ну, не любила она, не понимала не только детей, но и животных. Кролики (а исследования проводились, в основном, с использованием этих симпатичных созданий) видимо что-то такое чувствовали, потому что один из них ощутимо куснул её за палец, когда Наташа в очередной раз забирала
Завлаб оказался рядом. Он всё увидел, но неверно расценил судорожную реакцию лаборантки как намерение, несмотря на травму, не утратить пробу крови, столь необходимую для анализа. Перехватив у лаборантки пробирку и шприц, завлаб сам отнёс их на аппарат КЩС и довольно ловко сделал перевязку. В заключение Григорий Семёнович сказал:
– Ну, вот и всё! А вы молодец – сохранили кровь для анализа. Чего это Алмаз так вас невзлюбил… Ведь запросто и палец откусить может. Не нравятся ему наши опыты, ох – не нравятся!
– Спасибо, Григорий Семёнович, – молвила Наташа, тут же прибавив, – Пусть не нравятся: для людей же работаем! Не добровольцев же нам среди кроликов выискивать.
Завлабу эта шутка о кроликах–добровольцах, видимо, пришлась по душе, так что он коротко, хотя и довольно громко хохотнул: новая лаборантка ему нравилась всё больше и больше: и сейчас не растерялась, и пять дней назад отлично, с хорошим знанием методик и пониманием поставленных перед ней задач доложила на общем „производственном“ собрании лаборатории всё, что требовалось – и по вопросам аппаратуры, и по роли КЩС в исследованиях нового фармакологического препарата. И хотя Григорий Семёнович Рубинштейн кроме своих должностных обязанностей был всецело занят подготовкой к защите, всё же он не мог не признаться самому себе ещё в одном: ему вообще нравилась эта стройная, довольно высокая русская девушка (то, что она не замужем, значит – девушка, завлаб узнал из анкеты отдела кадров НИИ).
Работа в науке – это совсем не то, что в школе или на заводе: хотя своего рода поток существует и тут, и там, и здесь. В науке нет и не может быть ничего, что бы рутинно повторялось изо дня в день на протяжении всей трудовой жизни человека. Ведь, скажем, на той же фармацевтической фабрике при производстве одного и того же лекарственного средства требуется строжайшее соблюдение всегда одних и тех же технологических требований – отступления, „эксперименты“ здесь недопустимы. В школе же, хотя и разным наборам школьников, детям с различными особенностями их личностей (сказывающихся и на общем климате в том или ином классе) приходится из года в год, исполняя требования одной и той же учебной программы, лишь чуть варьируя (с учётом психологии того или иного класса), „вдалбливать“ ученикам одно и то же, а именно то, что предусмотрено государственной программой. В повседневности человека, работающего в науке, всё иначе. Рутина здесь состоит в том, что отработав методики, необходимые для того или иного исследования, требуется строжайше их соблюдать (иначе не достичь сопоставимости результатов исследований; их просто недопустимо станет сравнивать); изо дня в день нужно повторять определённые методики и процедуры, но – лишь до тех пор, пока данное исследование не завершено; ещё исследовательскому персоналу (техническому – в гораздо меньшей степени) надлежит регулярно и подолгу работать со специальной литературой. Учёный, если он намерен достичь сколько-нибудь значительного результата, работает воистину как вол – далеко не всегда соблюдает предусмотренные советским КЗОТ требования к режиму труда и отдыха: наука – это не столько профессия, сколько образ жизни. И с окончанием рабочего дня размышления учёного не заканчиваются. Нередко случается, что самые удачные мысли, решения и находки приходят именно в официально нерабочее время, в выходные, во время отпуска. Но на всём сказанном „рутина“ и кончается, ибо в своей сути работа в сфере науки – это непрерывные поиск, раздумья, дерзания, зачастую – тот или иной риск. Словом – постоянное и отнюдь нелёгкое творчество, которое не всякому по плечу.
До понимания всего этого Наташа дошла далеко не сразу. Ей понадобилось более полугода. И тогда она со страхом поняла, что не только рутинная деятельность ей не подходит, но и находиться в постоянном поиске и размышлениях – не в её характере. А вот эта, лаборантская работа, пожалуй, и станет её жизненным потолком. Примириться с такой мыслью молодой женщине было чрезвычайно трудно. Как же так? Ведь её с детства готовили быть первой, убеждали не только в якобы насущной необходимости этого, но и в возможности… Но, собственно, именно такое воспитание и плодит тех, кто потом всю жизнь считает себя неудачниками, боясь признаться в этом и себе, и даже как-то выказать перед другими это своё скрываемое от себя понимание.
Так Наташа пришла к мысли, что никакое погружение в профессию, никакой – даже самый добросовестный – труд не принесут ей жизненного счастья, что и наука – не её путь. Более того, до неё стало доходить и то
Сразу скажем читателю, что ни в коей мере не считаем такую жизненную переориентацию Натальи Сергеевны чем-то неправильным, тем более – предосудительным. Напротив, такие перемены можно было бы лишь приветствовать. Ведь как раз искусственное навязывание мужчинам исконно женских социальных ролей (а к этому – ещё и манер, стиля социального поведения), а женщинам – мужских как раз и вело и к разрушению института семьи, к чудовищным последствиям в воспитании детей, к снижению способности человеческого общества к самовоспроизводству (самосохранению). Именно так это и происходило сплошь и рядом ещё совсем недавно на Западе (и не было изжито ко времени описываемых событий). Именно в эту сторону шло и развитие советского общества со времён Хрущёва, среди прочего, разрешившего внутриутробное умерщвление ещё неродившихся детей и создавшего предпосылки для проникновения в нашу страну тлетворных и убийственных для генофонда „сексуальных революций“ и „толерантности“ к психопатам–извращенцам в сфере отношений полов. А в результате, к концу „эры Брежнева“ чуть ли не 3/4 всех расторжений брака в СССР осуществлялись по инициативе женщин, то есть, тех, кто самой природой предназначен для творчества в сфере создания и укрепления семьи. А дети в таких кастрированных „семьях“ безо всяких исключений всегда оставались с матерями–разрушительницами собственных семей. Мужское начало в воспитании детей последовательно истреблялось…
Мы сказали, что Наташины перемены можно было бы приветствовать. Что же нам мешает сделать это безо всяких „бы“? А то, что Наташа во всём остальном продолжала следовать не слабо усвоенным школьным знаниям, а наущениям своей матери. Мать же, Нина Петровна, всегда убеждала дочь в „необходимости попробовать с человеком всё“, то есть была последовательницей и проводницей разрушительного для будущей семьи западного института „пробного брака“, чаще всего прискорбно заканчивающегося и для самого человека. В результате материнского воспитания, Наташа, поняв, что большая наука – не её путь, не стала тратить ни усилий, ни стараний, ни много времени на поиски своей „второй половинки“, а просто и не без охоты поддалась „ухаживаниям“ своего шефа – завлаба Рубинштейна.
Не станем описывать, как это крайнее „сближение“ произошло. Отметим лишь, что Григорий Семёнович, во-первых, был настроен к Наташе, в принципе, довольно серьёзно, что, во-вторых, со своим нескромным предложением он обратился к ней перед самой командировкой в Москву (где вскоре должна была состояться защита его докторской). В-третьих, убедившись в своей ошибке (Наташа, как знает читатель, девушкой уже не была), мгновенно потерял к ней интерес и прекратил с нею какие бы то ни было личные отношения. Для сотрудников лаборатории все эти события произошли почти незаметно: и шеф уехал – на сравнительно долгое время отбыл в Москву, и поступил он разумно – без каких-либо попыток избавиться от сотрудницы, ставшей ему лично неинтересной (впрочем, и советский КЗоТ, строго охранявший права трудящихся, не позволял ничего подобного без достаточных оснований, а Наташа работала хорошо, хотя и не хватала с неба звёзд; но требуется ли такое от лаборантки?!). Наконец, и сама Наташа, допустившая своё второе падение, пошла на это шаг вполне трезво и с удивляющей нас расчётливостью, а не по причине влюблённости, которая зачастую толкает людей на самые невероятные поступки.
________________
Впрочем, кое-что безумное Наташа все-таки совершила. Произошло это уже через несколько дней по возвращении Григория Семёновича из Москвы. Свежеиспечённый доктор, не утверждённый ещё ВАК, сразу же стал проводить линию на формализацию отношений в своей лаборатории. Одновременно он заявил, повседневно подтверждая свои слова и делами, что хотел бы, чтобы как можно больше сотрудников лаборатории, не имеющих учёных степеней, защитились. В целом, некоторое отчуждение завлаба от своих сотрудников и ближайших помощников, вызванное утратой им потребности в их личной помощи, прошло достаточно безболезненно. Лишь перед Наташей он сделал признание в своей ошибке, что заблуждался относительно её нравственной чистоты. Одновременно он твёрдо заявил, что хотя между ними и „всё кончено“, это ни в коей мере не отразится на их трудовых взаимоотношениях. Да, надо сказать, и мудрости, и последовательности в этом Рубинштейну вполне хватало!