Вариант "Дельта" (Маршрут в прошлое - 3)

Филатова Валентина Николаевна Валентина Николаевна

„Разные исследователи в разное время приходили к выводу, что ценность справедливости занимает одно из ведущих мест в русской культуре. Существует идея, что справедливость — системообразующая ценность русской культуры и что её эрозия разрушает фундамент моральных и правовых представлений россиян“ (Наумова Н. Жизненная стратегия в переходном обществе // Социологический журнал. 1995. № 5). В качестве системообразующего фактора справедливость понимается русскими (если угодно, – советскими) людьми совершенно иначе, чем в странах западной культуры. Это находит своё отражение в языке. В западных языках, собственно, отсутствует понятие справедливости как таковое: там оно заменено

словом, соответствующим русскому понятию правосудия. Так, в немецком языке слово „гэрэхтихькайт“ (die Gerechtigkeit) – обозначает одновременно и „правосудие“, и „справедливость“, понимаемую как „законность“; есть ещё устаревшее значение – „право“, „привилегия“. Как всё это далеко от того, что вкладывает в понятие Справедливости русский (и советский) человек! А французское слово „ justice“ мы вообще комментировать не станем: и без того понятно, что то, чем переводчики с русского на французский заменяют русское понятие справедливости, на самом деле никакого отношения к ней не имеет!

Как писала О.М.Здравомыслова (Мир России, 2004, №3), участвовавшая в совместном российско-французском социально-психологическом исследовании, „В исследовании образов права, осуществлённом в 1993 году, мы нашли подтверждения тому, что представление о справедливости занимает особое место в комплексе российских правовых представлений.“ При этом, „… российские представления о справедливости соответствуют трём образам: 1) моральное добро (правда, честность); 2) равная ценность людей; 3) воздаяние по заслугам. При этом ведущий образ – «торжество правды», или «добро». Справедливость, таким образом, выступала в качестве морального закона в обществе и в межличностных отношениях и являлась моральным стержнем правового сознания. ... В противоположность этому во французских ответах справедливость почти целиком укладывалась в область юстиции, а моральная нагруженность не имела сколько-нибудь важного значения. В чём это выразилось?

По мнению французских респондентов, справедливость обеспечивает суд; в русских ответах, напротив, справедливость часто противопоставлялась закону и возвышалась над ним“.

Иначе говоря (также, если суммировать результаты названного международного исследования), у русских доминирует моральная концепция справедливости, а у западноевропейцев – правовая: „как суд решил (по закону или за взятку – неважно!) – то и справедливо!“, что, собственно, и закреплено отсутствиемв западноевропейских языках слова, адекватного русскому понятию справедливости. Иначе, говоря языком психологии, с точки зрения понятия „справедливости“ русский человек в большей степени контролируется изнутри, тогда как западноевропейский – в большей степени извне… Ну, и кто же из них, в таком случае, ближе к рабу (управляемому извне роботу) и кто более свободен?!

Полагаем понятным, что при таких различиях и результаты воздействий „упорядоченными колебаниями акустических частот“ лаборатории № 11 на представителей разных культур были не одинаковыми, хотя их направленность была одной и той же.

________________

И последним, что мы вправе здесь раскрыть, стало обнаружение того обстоятельства, что вовсе не обязательными были именно звуковые воздействия: ведь вся суть этого внешнего фактора состоит в том, какие резонансные… процессы он способен запустить или, напротив, в силу резонанса, затормозить. Так что, одним из разработанных в лаборатории приборов стал беззвучный генератор, который, тем не менее, вызывал в организме точно такие же реакции, как и весьма специфическая, синтезированная в лаборатории „музыка“.

Когда основные этапы всех работ – экспериментальных и опытно-конструкторских – в лаборатории № 11 были завершены, Андрей и Иван решили провести один небольшой публичный эксперимент. То есть, идею-то выдвинул физиолог и психолог Черкасов, а математик Черных возражал, опасаясь, как он говорил, „непредсказуемых и опасных последствий“ такого эксперимента. Понятно,

что со стороны профессора Черных это было вызвано, с одной стороны, его добросовестностью, но, с другой стороны, просто вполне естественной для математика нехваткой знаний в области психологических, физиологических и наследственных реакций человеческого организма на изобретённые в лаборатории „упорядоченные, ритмические акустические колебания“. Впрочем, спор между друзьями был недолог. И конец ему положила не аргументация Андрея, не его ссылки на результаты опытов с добровольцами, но простое замечание не научного, а бытового уровня: „А как же в таком случае быть с теми „экспериментами“, которые проводили надо всеми нами наши школьные учители, когда заставляли нас слушать вредоносные образцы западной, так сказать, музыки?!“ Черных на пару секунд задумался и сдался…

Предварительную сдачу работы профессор Черкасов предложил провести в одном из конференц-залов института. Представитель администрации и куратор темы от КГБ генерал-майор Евгений Никифорович Петров внимательно выслушал это предложение. Опытнейший психолог пристально поглядел на руководителя темы, чуть улыбнулся с хитринкой и сказал:

– Полагаю, что профессор Черкасов решил не только отчитаться перед комиссией о проделанной работе, но и произвести над нею небольшой опыт практического использования достигнутых результатов?

– Ну, вообще… да! – несколько смутившись, признал Андрей Васильевич.

– Ну, что же: я, в принципе, не против. Только, давайте договоримся: никому об этом ни слова. Кому нужно – пускай сам поймёт. Я же постараюсь собрать побольше противников вашей… нашей темы. Ясно – из числа допущенных к этому уровню секретности. Как, не повредит это делу?

– Так ведь, именно этого мы и хотим!

– А получится? Так сказать, акустическая „сыворотка правды“…

– Ну, если не получится, то цена всей нашей работе – грош, а я… а мне пора на помойку…

– Договорились. Действуйте! Я – за!

Конференц-зал был небольшим, но и в нём, когда началось заседание, более половины мест пустовали: уровень секретности работ обусловил ограниченность числа „посвящённых“. А собрались они здесь практически в полном составе. Петрову удалось уговорить прибыть на отчёт лаборатории № 11 даже самого маршала Шебуршина и кое-кого из его заместителей. Вход в зал для конференций оборудовали тамбуром со звуконепроницаемыми дверями. С наружной стороны тамбура стоял пост из двух капитанов госбезопасности в штатском, приглашённых сюда генералом Петровым. Как и обычно в подобных случаях, кто-то пришёл заметно раньше, кто-то – перед самым началом. Но все участники совещания сразу же обращали внимание на то, что в зале звучит какая-то странная, тихая, но почему-то проникающая в самую глубь души музыка. Эта музыка была совершенно лишена тех диссонансов, которые умышленно используются многими композиторами. Музыка не была лишена ритма, но уловить его закономерность не удавалось. И ещё: собравшиеся в зал люди отметили, что им стало как-то спокойнее в этой звуковой среде. Других изменений в своём состоянии и настрое не обнаружил никто, хотя изменения и происходили…

Совещание началось с умышленным опозданием в три минуты. Генерал Петров посмотрел в конференц-зал через „окно“, выглядевшее „с той стороны“ как зеркало и спросил Черкасова:

– Ну, что? Можно начинать? А ведь я, признаюсь, с самого начала совершенно не верил ни в ваши идеи, ни в вас.

– Меня наша музыка тоже призывает быть честным и откровенным: вы мне, Евгений Никифорович, поначалу так не понравились, показались таким ограниченным и без нужды педантичным администратором, что я даже пожалел о своём приходе в институт… Лишь много позже пришли понимание и благодарность… Давайте, я выйду, начну доклад…

Полный текст своего отчётного доклада Черкасов подготовил на бумаге. Он и читал его, не отрываясь от этой бумаге ни на секунду. Иначе было нельзя: неизвестно, куда бы завела „акустическая сыворотка правды“ своего главного создателя в процессе отчёта. Но и этот фактор – „бубнение“ отчёта по бумажке – стал составной частью того, что Андрей назвал „отчётом–экспериментом“. Первый же из оппонентов честно и открыто заявил, что ему очень не понравилось это, как он выразился, занудное чтение с листа: ведь, как всем в зале ясно, докладчик не только прекрасно знает свой материал, но и, похоже, продумал каждое слово в отчёте; тогда зачем же эта бумажка?