Вариант Юг
Шрифт:
Прошло еще пять дней и под напором красногвардейцев, все из той же 39-й пехотной дивизии и других революционных частей, пал Екатеринодар. Кубанская Рада город покинула, а вместе с ней ушли ее воинские формирования, как говорили, около двух с половиной тысяч добровольцев и казаков. Советская власть в лице Одарюка, увидев, что даже на это казаки реагируют вяло и равнодушно, решила, что пора вводить свои порядки. После чего появился приказ о демобилизации и расформировании всех казачьих частей отдела. Следом приказ о формировании пластунских батальонов смешанного состава, наполовину из крестьян, наполовину из казаков. А затем в Кавказской и иных станицах были проведены казачьи сходы, которые постановили принять приказы Одарюка, осмотреться и ждать дальнейшего развития событий. Так что на первый
Следующее событие себя ждать не заставило. Поскольку через наш отдел проходил генерал Корнилов со всеми своими добровольцами, беженцами и обозом. Новая власть красные смешанные батальоны сформировать еще не успела, а потому вспомнила о еще не полностью разошедшихся казачьих частях и приказала 1-му Кавказскому полку и 6-й Кубанской батарее, которые получили поганую приставку «революционный», сосредоточиться на станции Тихорецкая и быть готовыми к бою с Белой Гвардией. Воевать казаки не хотели, но им пригрозили карателями из солдат, поэтому полк с батареей все же выступили на Тихорецкую. Простояв на станции ровно одни сутки, «кавкаи» узнали, что Корнилов уже пересек железнодорожное полотно в районе Березанской, и спокойно разошлись по домам. Почему казаки не захватили узловую станцию, не знаю. Видимо, слишком малы были шансы на победу, а может быть, не нашлось лидера, который бы всех за собой увлек.
Дезертирства и нежелания воевать, новая власть «кавкаям» не простила, и держать нейтралитет не позволила. После чего по всем станицам разошелся ультиматум Одарюка: «В 24 часа казакам сдать оружие, а нет, - в станицы вышлют карательные отряды с броневиками и бронепоездами».
Разумеется, оружие никто сдавать не собирался и спустя сутки советская власть начала против ослушников карательные действия. К станицам подходили бронепоезда и обстреливали их из орудий и пулеметов. И были это не предупредительные выстрелы, не простая демонстрация силы, а самые настоящие боевые действия на уничтожение с порушенными домами и жертвами среди мирных жителей.
Вот тут уже даже самым тугим на умишко казакам стало ясно, что пора драться насмерть и пришло время постоять не только за себя, но и за жизни близких. В каждой станице, где преобладало казачье население, поднимался народ на борьбу, доставали воины оружие, припрятанное по подвалам и схронам, да становились под свои старые знамена и команду офицеров, с которыми всю минувшую войну прошли. Впрочем, поступали так не только казаки, но и многие крестьяне из иногородних, которым было известно февральское постановление Кубанской Рады, что каждый, кто добровольно встанет на борьбу с советской властью получит земельный надел и привилегии казачества. При этом про многочисленные казачьи обязанности Рада забыла. Но это не беда, ведь главное супостата одолеть, а там видно будет...
И вот в такое смутное время, в начало восстания против большевизма, мой Сводный партизанский полк очутился на родной для меня земле. Как поступить дальше и что сделать? Помочь своему отделу в борьбе или же пройти в ночь через железнодорожные пути, которые контролируются частями Юго-Восточной армии, и направляться прямиком к Екатеринодару, куда ушел Корнилов с добровольцами? Вопросы непростые и выбор не легкий, но я командир полка, и хочу того, али нет, выбор только в моей компетенции. Но в итоге, решив, что пока повременю и осмотрюсь в родных местах, я отставил эти думы в сторону, и во главе донских партизан въехал в Новопокровскую.
В станице я временно остановился в здании станичного правления, а полк, заняв площадь перед ним, расположился на дневку. На отдых только два часа, а потом снова в путь.
Однако, узнав о моем прибытии, восставшие казаки стали стекаться в правление. Расспросы, обмен новостями, обсуждение планов, и здесь я поинтересовался - а кто, собственно, командует станичным ополчением. Ответ прост - старшего командира нет. В Новопокровской около шести десятков офицеров и среди них два полковника, а взять руководство над отрядом почему-то некому. Ситуация для меня знакомая - все делается стихийно, и брать на себя ответственность никто не желает. Казаки горят жаждой дела, а куда себя приложить
Посмотрел я на это дело, вышел на крыльцо правления и кликнул клич на запись в свой полк. Кто желает драться, тот со мной, а остальным, то ли приказал, то ли посоветовал, оставаться дома и родную станицу оборонять. Проходит время дневки и, набрав в полк почти двести вооруженных всадников, я двигаюсь дальше. К вечеру моя передовая сотня с заводными лошадьми уже в Терновской, и здесь творится то же самое, что и в Новопокровской. Есть воины, есть оружие, есть желание сражаться, но нет единоначалия. А раз так, то я и буду тем самым командиром, за которым казаки пойдут. Тем более что сила за мной уже есть, и на войну зовет не кто-то со стороны, а свой станишник, который покидал Терновскую больше двух месяцев назад с двумя братьями, а вернулся с конным полком и в звании войскового старшины.
Запись в отряд я оставил на утро. Вокруг станицы стоят дозоры из местных казаков. Полк распущен по квартирам. А я, в окружении родни, моих сотников и самых уважаемых терновчан, сижу за богатым и щедрым кубанским столом. Сначала разговор все больше за жизнь идет, что и как. Затем про Мишку, которого я все же оставил в Новочеркасском офицерском училище. А после этого затронули войну на берегах Дона, а потом добрались до событий на Кубани и восстания казаков Кавказского отдела.
Эту, самую серьезную на данный момент тему, первым затронул дядька. Он не стал ходить вокруг да около, а коротко и емко объяснил всем присутствующим, что скоро нам придет конец и, скорее всего, восстание Кавказского отдела потерпит поражение. Большинство казаков с ним согласились, люди опытные собрались, почти все в войсках послужившие, и кое-что за душой имеющие. После чего, как следствие, возник резонный вопрос, а что собственно делать, дабы устоять.
– Предлагаю кинуть по всем близлежащим станицам и хуторам клич на запись в отряд Константина, - дядька кивнул на меня, сидящего от него по правую руку.
– И не просто клич, а оказать всемерное содействие и поддержку его делам, выделить для казаков продовольствие, обмундирование и припрятанное оружие.
– Сначала, надо самого Константина Георгиевича спросить и узнать, готов ли он заняться освобождением отдела от большевиков или дальше направится, а нас покинет, - отозвался кто-то, и все собравшиеся за большим столом люди посмотрели на меня.
«Вишь ты, - подумал я тогда, - совсем недавно еще Костей был или Константином, а теперь по имени и отчеству величают. Это своего рода признание, которому необходимо соответствовать».
Пришлось ответить, и сказать то, чего от меня ожидали:
– Если мне доверят казаков и помогут, я очищу отдел от врага, и только после этого продолжу свой поход.
– Правильно!
– Вот это по-нашему!
– Молодец!
Такими были слова уважаемых казаков и офицеров. И только Богаевский, расположившийся неподалеку, укоризненно покачал головой. Мысли донского дипломата понятны, он хотел поскорее к добровольцам и правительству Кубанской Рады добраться. Ему надо провести переговоры и показать, что он нужный для Донской Республики человек. Но это ничего, подождет неделю, пока я большевиков буду душить, и никуда не денется. Главный в полку я, а Богаевскому остается только ждать, пока его и чиновников как ценный груз к месту назначения доставят. Конечно, не будь в Кавказском отделе восстания, полк прошел бы мимо. Но здесь мой дом и рядом несколько узловых станций, которые являются важными стратегическими пунктами, и оттого, кто эти станции контролирует, в современной войне зависит очень многое. А коли решение принято, обжалованию оно не подлежит. На время мой полк остается в Кавказском отделе, и будет участвовать в его освобождении, а добровольцы не маленькие дети, и без меня повоюют.