Варнаки, или сказ о сибирских разбойниках
Шрифт:
– Слушай меня. Коли жить хочешь, слушай. Кричи, корчись от боли, катайся по земле. А дальше моё дело.
Илья и вправду застонал, стал корчится и шептать, а потом и кричать:
– Помогите, помогите!
Стоящий недалеко молодой солдат- конвоир подошёл ближе.
– Что, не видишь, помирает малец! – грубо сказал ему мужик.
Несколько политических завозмущались:
– Безобразие! Человек умирает, а он стоит и смотрит! – солдат растерялся, это был его первый конвой, и он не знал, что делать. Это поняли каторжники.
– Беги, доложи начальству, а то с тебя за смерть человека спросят.
Солдат сделал было несколько шагов в сторону начальства, находившегося в начале колонны,
– А что сказать то?– наклонился он над парнем. Но договорить не успел. Сзади получил сильный удар по голове, упал, из рук выпала винтовка. В мгновение ока мужик схватил её и вонзил штык в грудь солдату. На счастье мужика, других охранников поблизости не оказалось. По заключённым прошёл вздох ужаса и удивления.
– Вставай, пацан, и дуй за мной что есть силы! – и мужик подхватил Илью. Дальше всё как в тумане. Мелькали деревья, ручьи, звучали выстрелы, орали солдаты. Сначала близко, а потом всё дальше и дальше. И только рядом пыхтел этот здоровый мужик: «Держись, браток, держись!».
Пришёл в себя в какой-то маленькой избе. Было темно и тепло. Свет от печки падал по сторонам, и смутно было видно, что у сколоченного из нестроганых досок стола сидит мужик. Илья почему-то улыбнулся. Мужик повернул голову в его сторону:
– Кажись, очнулся. Думал, не выхожу. Ан нет! Живуч ты, парень. Знать, долго жить будешь, – с нескрываемой радостью заговорил он.
– Пить! – слабым голосом попросил Илья.
– Да хошь пить, хошь исть!– засуетился мужик.
Вот так и свела судьба этих совсем разных людей – Илью и Стаса. Да не просто свела, а связала. Кровавыми делами связала.
Любил Василий лошадей. Мог часами ими любоваться. А что батька посылал их пасти – был очень рад. И ещё был горд, что ему разрешили оседлать Гнедого – молодого статного жеребца, гордость и красу всего табуна. Только сам отец его седлал для себя. Да в город, когда на нем ездили. А тут разрешил Василию его под седло! Радость-то какая! И Вася пришпорил ногами Гнедого. Тому повторять не надо было, будто того и ждал. Стрелой понёсся за околицу, а за ним и весь табун. Весело было на душе у Васи, то ли от быстрой езды, то ли от свободы и простора вокруг. Аж дух захватывало. Но вспомнил он строгий наказ отца, что б от деревни далеко не уходить, и натянул поводья. Конь перешёл на шаг. Около небольшой рощицы стреножил коня, а сам лёг на траву. Кони мирно паслись рядом.
Вдруг Гнедой навострил уши и тревожно заржал. Вася поднял голову. Из леса, тихо напевая, шла девушка. Одета она была по-цыгански пёстро и ярко. Волосы на голове были перехвачены блестящим ободком, который сиял на солнце как корона. На груди позванивали монисты. Подол широкой юбки развевался при ходьбе, а рукава кофты, широкие внизу, были как крылья. Казалось, девушка плыла, а не шла. Василь поднялся ей навстречу. Девушка, увидев его, остановилась. Она смотрела на юношу спокойно и смело.
– Ой, яхонтовый, что уставился? Али девок красивых не видел? – и цыганка играючи подошла к парню.
Вася не мог прийти в себя то ли от неожиданности, то ли от красоты незнакомки. Так и стоял столбом, выпучив глаза и открыв рот. Девушка, смеясь, обошла его и заглянула в глаза. И всё! Что-то закружилось, что-то смеялось и пело, где-то ржали кони, звенели монисты. Но ничего не видел Василь, только эти чёрные лукавые глаза. То ли спал он, то ли нет, но когда он стал приходить в себя, цыганки уже не было рядом. Василь тревожно оглянулся. Не было и двух жеребых кобылиц.
– Ой, попадёт от батьки! Ой, не пережить! – пронеслось в голове.
Он быстро распутал Гнедого, собрал весь разбежавшийся табун и рысью поскакал в деревню. Загнав
– Батя, цыгане! Это они уводят коней наших! – громко кричал Вася.
Конечно, он был наказан. Но лёжа после порки на сеновале, он вспоминал прекрасную цыганку и улыбался.
Поутру Власка послал за Павлом. Тот пришёл с отёкшим после глубокого похмелья лицом. Сам атаман пил редко и в меру, и очень не одобрял пьяные загулы. Но где-то в глубине души понимал, что мужики после дела грязного да кровавого должны напиваться. Может, чтобы совесть свою заглушить, у кого она ещё осталась, а может, чтобы с ума не сойти. Но после загула, как после бани, они словно возрождались. И поэтому три дня их не тревожил.
– Ну, очухался? – недовольно проворчал он, глядя на Павла.
– Да голова ещё болит, – пожаловался тот.
– Заходи в дом. Полечись. Катя! – позвал он хозяйку. – Подай гостю рюмочку да закусить.
Павел благодарно посмотрел на атамана.
– А теперь к делу. Сегодня собери мужиков в схороне, да смотри, чтобы пьяных меж них не было. Я подойду после обеда. Дело есть. Ступай.
И Павел пошёл исполнять наказ атамана. Местные мужики, в основном, были из казачьих семей. Их отцы и деды были казаками по рождению. И с молоком матери впитывали они удаль да послушание атаману. А что их атаман – разбойник, так это дела не меняет. Слушать атамана надо всегда. А Власку сами выбирали. «Любо!»– сами сказали. Да и впрямь хорош был атаман. И смел, и удал, да и умом Бог не обидел. Слово его слушали, потому и дела шли хорошо. Вот уже сколько лет, как гуляют мужики по тракту Московскому, а потерь, слава Богу, нет. Ну, почти нет. Разве что Тимошка, что атамана ослушался. Да ещё пара – тройка мужиков, но те больше по своей вине. Правда, ранило нескольких, так вылечили, выходили. А добра в схороне было много. Но не торопился с дележом Власка, знать, не хотел до поры баловать мужиков. Так, на еду-питьё давал, а про остальное говорил:
– Погодите, ещё не время. Не боитесь, не обижу!
Ему верили. После обеда собралось в схороне мужиков с десяток. Ждали Власку.
Про тот схорон особо сказать надо. Место то необычное. Вроде стоит среди холмов и косогоров холм, не очень большой, да и не маленький. Сразу в глаза не бросается, березняком порос, да травой буйной. Но ведёт к нему тропинка незаметная. И вот подходишь к двум берёзкам, а там – лаз. Сверху травой да дёрном заложенный. Но лаз тот и отворятся может, так что и пеший, да и конный внутрь может пройти – проехать. А закроется лаз, и не видать ничего, будто тропинка к горе подошла, да оборвалась. А внутри – пещера, и довольно большая. Неведомо, то ли природа, то ли человек её сотворил. Всё здесь было сделано по уму. И даже где-то наверху окошко было, чтобы свет проникал сюда. В центре стоял большой стол с лавками. Была сложена печь, да так хитро, что с наружи дыму почти не видно было. А жил – сторожил здесь огромный мужик Демьян. Бывший кузнец, а теперь калека. Конями его топтали и избили сильно когда-то.
А дело было так. Жил Демьян с семьёй на краю села около кузнецы. Дело своё кузнечное знал и любил. Жену да детишек своих обожал. Но случилась беда. Рухнуло в одночасье всё счастье его….
Пошла жена в соседнюю деревню с сыном Ивашкой. Недалеко, вроде всего версты три. Там родня у неё жила. Шла по просёлку. Вдруг навстречу всадники. Посторонилась женщина, сына за руку взяла. А те подъехали ближе, рассмотрели её и давай куражить. То ли пьяные были, то ли просто дурь в голову зашла. Только стали они конями женщину к леску гнать. Она сына отпихнула: «Беги в деревню!» – а сама, как могла, отбиваться стала. Малец припустил что есть духу в деревню.