Варшавская Сирена
Шрифт:
— Ты бы не сделал этого для Дануты, — хмурила брови пани Рената. — А для этой чужой…
— Теперь она — жена Адама. И только у нее, хотя она и чужая, глаза широко открыты. И видят, сколько нам еще необходимо сделать…
— Ты все о своем!
— О своем. Пока у меня хватит сил, а ты не исчерпаешь запаса критических замечаний.
Пани Рената умолкла: они были прекрасной супружеской парой, хотя совершенно не подходили друг другу.
Они не виделись весь следующий день, так как Адам был занят подготовкой к отъезду. Анна перенесла это спокойнее, чем ожидала. Впервые она была хозяйкой собственной квартиры. Правда, не отдельной, но собственной, ибо комната на Познаньской принадлежала пани Алине, а бывшая квартира родителей в Геранде — Софи. Поэтому
— Я не знал, что это для тебя так много значит, — сказал он. И тут же добавил: — Только постарайся не ссориться с нашими женщинами, хотя это и нелегко.
— Постараюсь, — обещала Анна, и доктор теперь уже смелее посмотрел в устремленные на него глаза.
— Неужели у всех бретонок сапфировые белки, а зрачки темные? — спросил он.
Анна смутилась, вспомнив, что много лет назад о ней сказала Катрин.
— У живущих на материке, у дочек «белых», — пожалуй, нет, скорее у тех, кто близок к океану: у рыбачек, дочерей моряков. Так, во всяком случае, утверждает… прабабка.
Она солгала, злоупотребив авторитетом своей прабабки из каштановой рощи, так как поняла, что в этом доме ссылка на Катрин, которая говорила о ее сходстве с презираемыми «красными», не облегчила бы отношений со здешними женщинами. Доктор похлопал ее по загорелой шее и, выходя, добавил:
— И еще помни, что Адам всегда был любимцем матери. Постарайся не ранить ее чувств.
Святая Анна Орейская! Не восстанавливать против себя дядю Стефана и не попадаться ему на глаза. Не ранить чувств пани Ренаты, которую она неохотно, с трудом называла после свадьбы матерью. Кристин должна оставаться, как прежде, мадемуазель ле Галль, хотя она теперь свойственница Корвинов и тетка Адама. Анна попала в голубую сеть и теперь будет биться в ней, поблескивая не столько серебряной чешуей, сколько удивившим всех цветом глаз. Нет, то, что она сделала, было не так-то просто. И только сейчас Анна поняла все недомолвки Кристин и ее восклицание: «Mais tu es folle, Anne-Marie! Tu es folle!»
В эту первую ночь на Хожей особенно трудным было расставание с Адамом.
— Что я буду без тебя делать? — спрашивала она.
— Не говори об этом. Прошу тебя, не говори.
— Но ведь перед нами столько пустых дней…
— И ночей.
— Адам! Адам!
Он наклонился над тахтой и так крепко сжал ее в объятиях, что у нее на мгновение перехватило дыхание.
— Не поеду, — бормотал он. — Не могу.
А поскольку она молчала, глядя в его изменившееся лицо, он закричал:
— Не понимаешь? Никто меня не заставит это сделать.
В этот момент они услышали стук в дверь, громкий и настойчивый.
— Мсье Адам! — услышали они голос Кристин. — Вы опоздаете на поезд! Нужно ехать, пора.
Никто не может его заставить, а мадемуазель ле Галль… Он не может без нее ни одной минуты, а уезжает на целую неделю. Ночи не должны быть пустыми, а будут холодными, полными тоски, без сна, а значит, и сонных грез о нем, о его объятиях и поцелуях…
Я, наверное, сошла с ума, думала она, растирая больные виски. Растворилась в нем так, что уже перестала быть собой, давнишней Анной-Марией. Я изменила имя на Аннет — ибо им так легче меня называть дома, в университете, в библиотеке на Познаньской. Теперь я не мадемуазель ле Бон, а мадам Корвин, пани Корвин. Дед Ианн разразился бы проклятиями, увидев, как я выгляжу, и начал бы кричать: «Как раз сейчас тебя нужно опустить на веревке в океан, окунуть с головой, прополоскать кровь в твоих жилах! У мужа и жены — одно тело, значит, кровь их обоих одинаково отравлена. Ты вышла замуж без моего благословения. И за кого? За потомка одного из тех безумцев, которые до конца верили экс-консулу, погубителю шуанов, злодею? Святая Анна Орейская! Прости, эта девушка предала тебя, нас и родную страну — Арморик — из-за одного из этих странных людей Севера».
В сентябре дни еще пульсировали теплом, голубизной, и нити бабьего лета обволакивали кусты. Анна бродила по сосновому лесу в Константине, нашла живописный уголок над Езёркой, в которой журчала зеленая вода, такая же, как листья склонившихся
— Это была любовь с первого взгляда? — допытывалась Анна. — Как это случилось? Когда?
— Я его увидела в первый раз, когда он вернулся после трех лет заключения из крепости, попав туда за доставку в лес оружия повстанцам. Исхудавший, больной, мучимый жаждой… Помню, как он с трудом поднялся по ступенькам на крыльцо и, едва поздоровавшись со своей матерью, попросил воды. Я побежала за парным молоком и смотрела, как он пил, не обращая ни на кого внимания, пил жадно, как маленький ребенок, и тогда я почувствовала к нему такую жалость, только жалость! Но когда он протянул пустую чашку и посмотрел на меня, мы оба сразу же поняли, что жили только для того, чтобы встретиться. Он взял назад эту фарфоровую чашку и неожиданно разбил ее вдребезги о каменную скамейку, стоявшую перед домом. Все, кто выбежал встречать его, с удивлением смотрели на эти черепки. Словно мало было смертей, конфискаций, грабежей и потерь. Почему, вернувшись, он тоже начал с разрушения? Но я почувствовала, поняла его. И он сказал именно то, что я хотела услышать:
— Больше никто не увидит меня слабым и томимым жаждой. Я вам обещаю, панна… панна…
— Это Агата, дочка полковника Марковского.
— Марковского, — повторил он, — моего командира. Значит, это вы совсем еще маленькой девочкой приезжали к нам в лес? С братом? Никогда не думал, что меня, томимого жаждой, напоит в первый день свободы панна Агата, дочь нашего полковника.
Прабабка серебристо засмеялась, словно все еще была шестнадцатилетней девушкой, и закончила свой рассказ полушутя-полусерьезно.
— Не знал он, и не мог предположить, что через несколько месяцев поведет меня к алтарю, а в конце 1867 года на свет появится Якуб, дед Адама. Он и его жена — этих Корвинов ты не знаешь, потому что они погибли в железнодорожной катастрофе еще до твоего первого приезда в Варшаву. После Якуба родилась Михалина, которая вышла замуж за Лясковецкого, а значительно позже — Стефан, самый младший мой сын. Его ты знаешь. Он возвращается через несколько дней, но после приезда Адама, поэтому ты не услышишь его дерзостей. Странно, почему ты так ему действуешь на нервы, он просто не может владеть собой. Жаль. А сейчас пойдем поиграем в карты. Вероятно, ты никогда не слышала об экарте. А ведь эту игру придумали французы, и у нее есть одно преимущество — можно играть вдвоем, как в шахматы. Крулёва не в состоянии сосредоточиться или нарочно проигрывает, а я люблю иметь дело с сильным и достойным противником. Чтобы переживать по-настоящему. Как в покере.
На этот раз они не знали, как и когда-то вернувшийся из тюрьмы Эразм Корвин, какие переживания ждут их обеих в ближайшие дни.
Она шла к скамейке под черемухой с письмом Адама, которое он прислал с оказией. Анна хотела прочитать его в одиночестве, в этом укромном уголке сада, подальше от чужих глаз, но не могла удержаться и, остановившись на тропинке, разорвала конверт нетерпеливыми пальцами; вынув мелко исписанные странички, она прижала их к губам. И уже на ходу читала его слова, каждое из которых было заклинанием, призывом, поцелуем и лаской. Анна подошла к скамейке и подняла глаза, словно хотела поверх листков бумаги встретиться с его глазами; сейчас их соединить могло только одно: распахнутое над ними небо. И в этот момент… В этот момент она услышала шепот: