Варяги и Русь
Шрифт:
— Клянусь Одином, — воскликнул Освальд, — так не ревут и пикты, когда их поражают секиры берсекеров...
Вероятно, в подземелье Святовита несладко тем, кто туда попадает!
Нонне с усмешкой сказал:
— Ты прав, ярл! Великий Святовит бесконечно милостив к тем, кто ему покорен, и не знает пощады к врагам. Он мстит противящимся ему и при жизни, и в мире теней, где он царствует так же, как и на земле. Не хотите ли взглянуть вы на обречённых?
— Нет, нет, Нонне! — сказал Владимир. — Молю тебя, избавь нас от этого. Долгий путь и без того истомил наши тела, и отдых необходим нам... Веди нас скорее прочь. Эти вопли растерзали моё сердце.
Но
— Я должен показать вам жертвы Святовита, — произнёс он, — мы находимся как раз около обречённых.
Добрыня незаметно дёрнул племянника за рукав, давая понять, что необходимо повиноваться желанию жреца.
Жрец сделал едва заметное движение рукой, и вдруг пропала одна из стен лабиринта. Стало светло, и в некотором отдалении от себя гости Белы увидали несколько человек. Один из них был распят на двух скрещённых друг с другом брёвнах. Из бесчисленных порезов на теле его струилась кровь. Другой был заключён в клетку с железными прутьями. Прутья клетки были раскалены и краснели, вспыхивая то и дело голубыми огоньками. Владимир не мог вынести ужасного зрелища и отвернулся. Освальд стоял, закрыв лицо ладонями рук. Один Добрыня совершенно равнодушно смотрел на происходившее перед его глазами.
— Скажи, Нонне, — тихо, дрожащим голосом спросил Владимир, — что сделали эти люди? Какая вина обрекла их на эти пытки?
— Это христиане! — злобно проговорил Нонне, — Этих людей Святовит ненавидит более всех врагов. Муки их — наслаждение ему.
— Христиане... Христиане... — пробормотал Владимир.
Он хотел ещё что-то сказать, но Добрыня опять остановил его.
— Да полно тебе, жрец, пугать-то нас, — проговорил он, — уж не думаешь ли ты, что такие ваши дела, — кивнул Малкович в сторону несчастных страдальцев, — так устрашат нас, что мы заробеем... Поди скажи твоему Беле, что нас пугать нечего. Мы пришли к вам в Аркону по доброй воле, и договор наш тоже да будет заключён добровольно. Веди нас дальше...
Нонне видел, что благодаря хладнокровию Добрыни впечатление на гостей произведено слабое. Недовольный самим собою, он трижды хлопнул в ладоши, и стена мгновенно без всякого шума закрылась, как будто чьи-то невидимые руки поспешно запахнули её.
— Вот так-то лучше, Нонне, — воскликнул Освальд, — теперь веди нас скорее. Думаю, что конец этих ваших проклятых переходов уже близко.
— Путь познаётся по своему концу! — загадочно произнёс в ответ старый жрец.
Идти им и в самом деле пришлось недолго. Нонне вдруг скрылся куда-то, потом распахнулись невидимые завесы стены, и трое витязей очутились в огромном зале, слабо освещавшемся небольшими окнами наверху и огнём в огромном очаге, устроенном в одном из углов. Стены угрюмого зала были завешены звериными шкурами, между ними были прикреплены огромные турьи рога. Посреди зала, ближе к очагу, стоял длинный узкий стол и около него высокие дубовые покрытые шкурами скамьи. В конце стола, на возвышении, установлено было кресло с высокой спинкой и мягким сиденьем. На нём восседал старый Бела. Около него стояли двое молодых жрецов, а у возвышения, на котором был установлен трон, четыре рослых и красивых воина Святовита, также в белых длинных одеяниях и ярко блестевших латах. Двое из них держали длинные тяжёлые мечи, двое секиры. Головы воинов не были прикрыты; русые длинные волосы волнами сыпались по плечам. Дружинники стояли неподвижно, как изваянные.
Бела заметил, какое впечатление произвели они на славянского князя, и слабо улыбнулся.
— Приди ко мне, о юный, — произнёс он, протягивая к Владимиру
Славянский князь почтительно приблизился к трону жреца и преклонил колено.
— Отец! — с порывом сказал он. — Я вижу, что ты полон доброжелательства к нам! Мне показалось, что, когда расстались мы, на лице твоём появилась тень гнева, но теперь твои слова рассеяли мои подозрения.
— Не может быть гнева на тех, к кому благоволит Святовит, — возразил Бела. — Витязи, — обратился он к Добрыне и Освальду, — займите места за столом, и чтобы вам не было скучно, я призову для беседы с вами начальника Святовитовых дружин, ты же, Владимир, сядь около меня; и когда утолишь свой голод и жажду, мы будем говорить с тобой обо всём, что тебе по душе.
Бела громко хлопнул в ладоши. Двое молодых жрецов, появившихся как из-под земли, установили ниже его трона небольшой столик со всевозможными яствами.
Пока подавали яства, зал наполнялся воинами-жрецами. Подходя к столу, они кланялись в пояс Добрыне и Освальду и только после этого занимали свои места.
По знаку Белы начался пир. Все встали со своих мест и низким поясным поклоном приветствовали жреца. В этот момент раздались тихие звуки рогов, к которым присоединились лютни, где-то слышалось красивое пение скрытого от глаз пирующих хора.
— Клянусь Перуном, Одином, самим Святовитом, наконец, — воскликнул Владимир, — мне это пение нравится более, чем то, которое я слышал по дороге сюда!
— Что ты хочешь сказать, дитя? — ласково спросил Бела.
— Твой Нонне зачем-то привёл нас туда, где мучатся христиане.
— Да-а-а! — протяжно произнёс жрец. — И что же?
— Я подумал, что нехорошо очутиться на их месте!
— Ещё бы! — усмехнулся старец.
— Но за что они так мучаются?
— Ты хочешь это знать?
— Да! Нонне что-то такое говорил мне... Будто они враги Святовита и их муки доставляют ему удовольствие... Может ли это быть? Я видел этих людей. Они кротки, в особенности их жрецы, толкуют о любви и неохотно берутся за меч. За что же страдают они? Что сладкого в том, чтобы пленить несколько жалких людей и терзать их тело?..
Владимир не заметил, как нахмурилось лицо арконского жреца.
— Ты очень молод, мой сын, — сказал, прерывая его, Бела, — и многое в жизни действительно непонятно тебе. Нет у Святовита, у Перуна, у Сварога и Одина врагов более сильных, чем христиане. Всюду, где ни появляются они, рассеивается слава богов, которым поклонялись наши предки. Христиане возвещают новую жизнь, а зачем она, эта новая жизнь, когда народ счастлив? Разве не прославил себя и свой народ конунг Олоф своими бесчисленными победами? Имя его гремело повсюду... Но как только около него появились христиане, он забыл о победах и слушает их речи, а народ его беднеет и не находит себе пищи для существования. А речи их лживы. Они говорят о добре и любви людей, а что отдают сами? Вот и ты пострадал и страдаешь от них.
— Как так? — удивился Владимир.
— Тебе это знать лучше, чем кому-нибудь другому!
— Ничего не знаю... Моя бабка Ольга была христианкой, и я никогда не видал от неё никакого зла... Это скажет и Добрыня!
Малкович, услышав своё имя, приподнялся и перешёл к столу, за которым сидел его племянник.
— Ты что-то говоришь обо мне? — сказал он.
— Да! Вот скажи Беле, что бабка Ольга, хотя и умерла христианкой, а лучше её не было на свете женщины.
Добрыня кивнул.