Василий III
Шрифт:
– Читай вслух.
Развернул Морозов свиток, прочитал:
– «…Великия Орды великого царя Магмет-Гиреево царёво слово другу моему и становитину московскому князю Василию…»
– Обидно пишет, - прервал Одоевский, - государя нашего становитином именует. Эхма!
А дьяк далее продолжает перечислять ханские попрёки: что-де, не известивши в Бахчисарай, пошёл Василий войной на Смоленск и взял его.
«…Ты нашему другу, королю Сигизмунду, недружбу учинил: город, который мы ему пожаловали, взял от нас тайком; этот город Смоленск к литовскому юрту отец наш пожаловал,
– Пустое пишет хан. Эко, стращать нас удумал. Смоленска мы Сигизмунду не воротим, а ещё и иных земель, кои в древности в нашу Киевскую Русь входили, воевать будем. И подарков Крыму не видать.
Морозов согласно кивнул, но вставил осторожно:
– Аппак-мурза, княже, тоже отписывает, что хан городов наших просит либо казны столько, сколь король польский даёт в Бахчисарай. А Аппак-мурза Москве друг, он врать не станет.
– Коли хан и его мурзы подачек желают, - прервал дьяка Одоевский, - так пущай садятся у наших церквей, на паперти, рядышком с нищими, мы и скинемся на их бедность. Так и отпиши, дьяк, послу нашему, боярину Мамонову, в Бахчисарай.
Пригладив бороду, добавил:
– Мурзу же, дьяк, что грамоту ханскую привёз, привечай с любовью, пои и корми вдосталь. Задержи его в Москве подоле, покуда государь от болезни отойдёт. Надобно будет с государем совет держать. Чую, как разгневается он на крымцев. Вчера царевич рязанцев пограбил, седни сам хан невозможного требует, говорит, будто с данником. Вот уже пошлёт великий князь своих воевод да побьёт крымцев, тогда по-иному хан заговорит.
Государя ждали на Пушкарном дворе с полудня. Он приехал не один, с князем Воротынским да боярином Патрикеевым.
Легко вылез из саней, осмотрелся.
– Ну, сказывай, сколь мортир отлили да пищалей? Версень поманил обер-мастера.
У немца откуда и прыть взялась, подскочил, сунул боярину лист пергамента. Василий поморщился.
– Аль так не упомнишь, по грамотке бубнить сбираешься?
Боярин память напряг, очи к небу воздел, принялся по пальцам перечислять. Великий князь слушал, не перебивал. Когда Версень закончил, сказал недовольно:
– Мало! Вдвойне надобно. Упреждал тебя о том, боярин, посылая на Пушкарный двор.
Повернулся к обер-мастеру:
– Ну а ты о чём молвить хочешь, немчура? Аль не плачу я тебе, чтоб уменье приложил да мой Пушкарный двор вдосталь оружья отливал? Войску во множестве пищали и пушки потребны, сами, чаю, видели, сколь намедни в Смоленск послано. Но то ещё не всё. Огневой бой нынче в силу вступил, и нам наше войско пищалями да пушками снабдить надобно, дабы не только за Смоленск и иные западные земли бились успешно, а и
Заметил Степана, поманил пальцем. Тот вперёд подался, стал перед великим князем.
– Ан верно ль я сказываю?
– и прищурился. Степан шапку долой, тряхнул кудрями, ответил бойко:
– Государь, дадим, сколь потребно, наряда огневого!
– И в очи великому князю заглянул, уловил одобрение, продолжил: - Не дерзость это, а истина.
– Так почто не давали?
Степанка облизнул пересохшие губы, покосился на стоявшего рядом Версеня, выговорил:
– Боярину Ивану Микитичу такое не под силу, хлопотно. Надобно денно и нощно на Пушкарном дворе проводить, дабы мастеровые не токмо по свету, но и по-тёмному трудились. Да литейку новую ставить.
У боярина Версеня лицо от гнева перекосило. Пнул Степанку посохом. Василий ногой притопнул:
– Почто, боярин, самоуправствуешь, десятник правду сказывает. Спать любишь и о деле не радеешь. Поди вон с Пушкарного двора! Отныне быть здесь боярину Патрикееву! А тебе, пушкарь, - великий князь указал на Степанку, - у Патрикеева в первых помощниках ходить.
Версень попятился, но Василий остановил его, глянул со злой насмешкой:
– Эко ты, боярин, раком сунешься. А ответствуй мне, не сыскал ещё жениха для Аграфены? Ну так вот самолично приеду сватать за десятника Степанку. Чем не жених?
Глаза у Василия блеснули озорно, рот искривился. Версень на миг речь потерял, потом вдруг сорвался, откинул посох в сторону, подскочил к великому князю, кукиш ему под нос тычет, кричит, пеной зашёлся:
– На-кось, Васька, выкуси! Постыло мне всё! Терпим твоё самовольство, а ты нас бесчестишь? Мы бояре, не холопы! Слышь, Василий, бояре!
Ахнули бояре. А великий князь побледнел, глаза округлились. Сграбастал Версеня за полы шубы, затряс:
– Вона ты каков, холоп! Давно приглядываюсь к тебе. И, оттолкнув, повернулся к страже:
– Эй, кнутьём его! В пыточную!
– Казни, казни, сила твоя! Но по какому праву?
– тряс кулаком боярин.
У Василия глаза кровью налились, возопил:
– В железо его! Почто медлите?
Накинулись на Версеня дворяне, свалили, поволокли.
Василий долго отдышивался, потом отёр ладонью запотевший лоб, обвёл всех тяжёлым взглядом, остановился на Степанке. У того от страха ноги преломились, упал на колени. Василий довольно подумал: «Пускай зрят князья и бояре, как государя привечать надо». А вслух сказал:
– Ты, холоп, чаю, не оглох, слыхал мои слова. Быть боярской дочери Аграфене твоей женой, а ко всему вотчину ослушника Версеня тоже тебе отдаю во владение. Служи мне, государю и великому князю, как и все дворяне служат, по совести.
Стрелой, пущенной из лука, вырвалась из-за Перекопа двадцатитысячная орда и через окраинные степи понеслась на Русь. Едва успели казачьи дозоры уведомить московских воевод, как орда степь перевалила, Мценск пожгла, к Туле устремилась.