Василий Каменский. Проза поэта
Шрифт:
Точно тогда говорили мне: там-то был убит твой друг…
О, зато с каким удовольствием всегда я стоял на тяге вальдшнепов. Стоишь, бывало, где-нибудь на опушке или на просеке, ждешь и чутко прислушиваешься, присматриваешься.
Вот-вот, — стучит сердце, — вот-вот…
А на весеннем высоком небе еще горит молодой догорающий вечер. Над дремлющим лесом проносится холодноватый, сырой ветерок.
Ноги начинают уставать и мерзнуть.
Вот-вот… — стучит сердце, — вот-вот…
Чу!
И вдруг послышится циканье и желанное: — Хорр-хорр-хорр…
И все ближе, ближе…
Б-бахх!
Готово. Есть.
Выстрел раздается густо, четко и потом долго гудит по лесу раскатистым эхом.
Снова тишина, снова ожидание.
И часто вот в эти выжидательные промежутки, от выстрела до выстрела, точно светлячки, зажигаются в голове разные короткие весенние думы и быстро исчезают. Вспыхивают новые и опять исчезают.
То мелькнет перед глазами милый образ, то услышишь дорогие тихие слова, то унесешься на минутку мечтами в будущее, то в запахе свежей апрельской земли вдруг сильно почувствуешь новую радость…
Бывало, в этот момент над самой головой как раз хоркал вальдшнеп, а ружье неподвижно оставалось под мышкой и руки в кармане.
Или просто промажешь без досады и сожаления. Так — за здорово живешь.
Росса я на тягу не брал, и потому без него промазывать было не стыдно.
Да и вообще-то — уж признаться разве — при своей некоторой рассеянности и горячности я не скупился на промахи. Но это ничуть не огорчало меня. Напротив: иной раз я искренне говорил своему промаху: так и надо, спасибо.
Да.
Зато прошлой зимой, когда мы, озеренцы, ходили на лыжах на медведя и когда собаки выгнали зверя из берлоги, я сумел показать себя заправским стрелком. И если бы промазал — хха-ха! — вот тогда бы уж не пришлось мне сказать спасибо промаху.
Впрочем, а медведь… Разве он не сказал бы за меня. Ого! Еще как.
Так долго я сидел на пороге землянки, починял свои сапоги и, всматриваясь в них, раздумывал о весенней охоте.
Мне часто снятся легкие, розовые, детские сны.
Я просыпаюсь с улыбкой. Долго не могу оторваться от сна. Нарочно долго не открываю глаз и думаю: где я?
…Неужели опять в волшебном лучистом саду? Кругом огромные цветы красы невиданной, лиственные деревья чуть не до неба и на них множество оранжевых апельсинов, а душистый воздух весь пронизан золотыми блестками…
Да. Часто снятся мне легкие, розовые, детские сны, и счастье не покидает меня.
Я решительно доволен всем и безоблачно спокоен.
Прекрасно.
Сегодня ранехонько меня разбудили птицы звонким, предсолнечным ликованием.
Я вышел из землянки и отправился побродить по мокрой траве.
Заря
Радостный румянец охватил полнеба, игриво отражаясь на редеющих туманах.
Хорошо было останавливаться в высоких кустах и сквозь ветви смотреть на розовое играющее небо. Хорошо умываться росой. Хорошо набирать полную грудь свежего, душистого утра, хорошо пьянеть от чистой безотчетной радости.
Так я бродил до солнца, а на восходе потом долго лежал на мягкой росистой лесной полянке, бездумно поглядывал вокруг и слушал птиц.
На верхушке ели, на солнечном пригреве сидел дрозд и кричал:
— Чу-чи!.. Чур-чух!.. Чию-чу!.. Трчи-трчи!.. Ему звонко отвечал товарищ:
— Чух-чиу!.. У-рчи-трчи!.. рчи-чи-ча-ш…
Рядом с елью, в листьях, мне настойчиво слышалось:
— Пциу-пциу-пциу… Чииц-чииц!..
И:
— Циньть-чррр!.. Чииц!.. Пции-пциу-циньц!.. Где-то далеко рлюикал невидимка-жаворонок:
— Рлю-ии-рлю-ии… сюир-сюир… рлю-иль-иль…
На черемухе по быстрым движениям сразу можно было узнать кузнечика-синицу:
— Пинь-пинь, чирт-ри-ю! Пинь-пинь!..
И ответы слышались четко:
— Пинь-пинь! Пинь-пинь!
— Ци-ци-вий! Ци-ци-вий!
Откуда-то из лесу вдруг вырвалось звонкое:
— Уйть! Уйть! Уйть! Исили-исили!
Издалека уже давали знать:
— Уйть-уйть! Исиля-юти! Уйть!
И это далекое «уйть» прилетело совсем близко, вероятно, на помощь: что-нибудь случилось неожиданное.
За пихтой кто-то словно молоточком постукивал:
— Чики-чик! Чики-чик! Чики-чик!
Может быть, поправляли что-нибудь — не видел.
Фу, черт. Как драная кошка, замяукала в лесу роньжа:
— Хии-и-ит!.. Мии-и-и!.. Ию-ию!..
Уж наверно, испугала ее белка или просто подрались между собой.
Где-то, кажется, на рябине, нежно, красиво лилось:
— Виить-ии-вийть… ция-ци… тилль…
И так же ласково слышался ответ:
— Ию-тилль-ию! Вийть-ию-вийть!
И так неудержимо хотелось самому вмешаться в этот дивный лепет.
Вот целая компания весело перекликается.
— Тлкж-лю! Тлюк-лю! Циль-циль… Лю!..
— Циль-циль! Тлюк-лю! Лю-лю!
— Циль-циль-лю! Лю!.. Тлюк-лю! Цилль!
И еще долго я прислушивался к приветным знакомым голосам, и было радостно различать их по песням, и было приятно знать, с каких любимых слов начинали петь скромные малиновки или маленькие чижики, певчие дрозды или любимки-синицы, красавцы щеглы или небесные жаворонки, сизые скворушки или крестоносые клесты… О, да разве можно всех перечислить!
Успевай только из общего хора уловить хоть несколько отдельных непонятных, но ясных душе слов.