Василий Шульгин
Шрифт:
Можно бы идти в этих предсказаниях и дальше и после совершенной анархии и поголовной резни увидеть на горизонте будущей России восстановление Самодержавной Царской, но уже мужичьей власти в лице нового Царя, будь то Пугачев или Стенька Разин, но, понятно, что такие перспективы уже заслоняются предвидением вражеского нашествия и раздела между соседями самого Государства Российского, коему уготована была судьба Галиции или Хорватской Руси».
А в общем-то так и вышло: сначала анархия и поголовная резня (революция), Брестский мир, расцвет сепаратизма, потом диктатура (новый царь).
«Поэтому все надежды на то, что с объявлением действительной русской конституции все успокоится, кажутся столь же наивными, как
Неизвестно, что думал император, когда прочитал обе «Записки». Наверное, он сочувствовал высказанным предложениям и выводам?
Не мог не сочувствовать.
В донесении капитана де Малейси из французской военной миссии в Петрограде по поводу взаимоотношений в треугольнике Дума — правительство — император говорилось:
214
Блок А. А. Последние дни императорской власти. — http://az.lib.ru/b/blok_a_a/text_0160.shtml
«Революция была предрешена, когда председатель совета министров Трепов в третий раз вручил царю прошение об отставке и довел до сведения Думы его мотивы. Он уже давно предупреждал монарха о кризисе в случае отказа удовлетворить следующие справедливые требования.
Предоставление главе правительства права свободного избрания собственных сотрудников, ответственных не только перед одним императором, но и перед Думой.
Дарование свобод, испрашиваемых земствами и Думой.
Отказ от единоличного правления и составление либеральной конституции.
После многих колебаний монарх нехотя согласился с мнением председателя Совета министров и поручил ему подготовить сообщение для оглашения в Думе. Когда же тот представил написанные в духе либерализма и терпимости различные акты, то натолкнулся на категорический отказ. И тут председатель вручил третье прошение об отставке, использовав предварительно все средства убедить императора изменить негативное мнение, раскрыв перед его величеством губительные последствия подобной позиции для династии Романовых и внутреннего мира в России. Но тем манипулировала по своему желанию камарилья, повиновавшаяся намерениям царицы, и он остался непреклонным.
Глава правительства изложил Думе мотивы отставки, и с этого момента, повторю, было принято решение о революции. Она началась в желаемое время и с учетом прочих обстоятельств» [215] .
Милюков несколько иначе передает обстановку тех дней. Поскольку думская сессия была прервана до 19 ноября, чтобы Трепов смог приготовить свое выступление, Земский союз решил созвать свой съезд «явочным порядком», как в 1905 году, не ставя в известность Министерство внутренних дел. «Кн. Львов приготовил для открытия съезда речь, которая совершенно порывала с прежними „деловыми“ традициями союза.
215
Революция глазами Второго бюро… — http://scepsis.net/library/id_1905.html
„То, что мы хотели 15 месяцев тому назад с глазу на глаз сказать вождю русского народа, — констатировал Львов (речь идет о непринятой царем депутации), — что мы говорили в ту пору шепотом на ухо, стало теперь общим криком всего народа и перешло уже на улицу“. Но „нужно ли называть имена тайных волхвов и кудесников нашего государственного управления и… останавливаться на чувствах негодования, презрения, ненависти?“ „Когда власть стала
Речь эта не была произнесена — ввиду ожидавшегося закрытия съезда полицией. Но ее заменила соответствующая по резкости резолюция, принятая единогласно присутствовавшими 59 представителями от 22 губерний, в обстановке, действительно напоминавшей 1905 год. Собрание разделилось на две части. Главноуполномоченный кн. Львов остался в помещении, куда проникла полиция. Пока она составляла протокол о закрытии, часть членов перешла в другое помещение, под председательством товарища уполномоченного молодого Д. М. Щепкина — и приняла резолюцию.
Дума немедленно реагировала на происшедшее в Москве 9–11 декабря. 13–16 декабря мы поставили на очередь запрос об отношении правительства к общественным организациям и, вопреки попытке Протопопова закрыть заседание, произнесли речи определенного содержания. В частности, я говорил, что раз борьба переходит в явочную форму, которая не считается с законом, то этим самым восстановляется единый фронт борьбы, существовавший до Манифеста 17 октября. До этого момента левые старались отделить себя от Блока. Теперь перед нами общие задачи и единый враг. Разница только в том, что размеры борьбы — иные, нежели в 1905 году.
А закончить речь мне пришлось намеком, смысл которого был понят на следующий день. Я говорил, что воздух наполнен электричеством и что неизвестно, куда падет удар. Я знал, куда он падет» [216] .
Также был запрещен в Москве съезд Городского союза, собравшийся для обсуждения продовольственного вопроса.
Милюков в своем выступлении в Думе процитировал резолюцию губернских земств: «Когда власть становится преградой на пути к победе, ответственность за судьбу родины должна принять вся страна на себя, начиная с ее законных представителей» [217] .
216
Милюков П. Н. Воспоминания. С. 36.
217
Государственная дума. 1906–1917… T. IV. С. 191.
А. И. Коновалов продолжил тему: «Разве, гг., в Москве не произошел на днях новый акт трагедии русской жизни? Власть, опираясь на голую силу, не стыдясь обнаружить перед страной все убожество своего морального авторитета, чуть не со штыками разгоняет городских и земских деятелей, съехавшихся со всей России, готовых своим трудом, своей бескорыстной работой, в патриотическом рвении исполнить свой долг патриотов и граждан перед армией и страной. Этот акт глумления над общественными силами России в момент величайшей борьбы дает нам новое свидетельство о полной отчужденности власти от народа, о полной к нему враждебности и ставит перед нами во весь рост грандиозную проблему власти» [218] .
218
Там же. С. 205.