Васина Поляна
Шрифт:
— Смирнов! — звали от конторки.
Мастер поднялся:
— Подожди меня, Лявонтий.
Ленька мгновенно оказался на табурете. Наставил на проволоку зубило, отвернулся, махнул молотком, как мастер, не глядя… Потемнело в глазах… Ноготь на большом пальце быстро багровел.
Рабочая жизнь Леньки Лосева началась.
Он с гордостью показал вахтеру новенький пропуск и вышел из проходной. В кармане похрустывали только что полученные пятидневные талоны.
Теперь Леониду Ивановичу Лосеву, рабочему человеку, полагалось на день восемьсот граммов хлеба.
По две буханки Ленька пристроил под локти. Пальцами правой руки держал сетку, переполненную сахаром, солью, пшеном, двумя кусищами настоящего мыла. А сверху на консервных банках весело шебуршали спичечные коробки.
Когда ему выдали пятидневные талоны, Сергей Иванович Смирнов ссудил деньгами:
— Отоварься, Лявонтий, на всю катушку. Обрадуй мать с братишкой. Пусть узнают, что такое рабочий человек.
— И папке передачу снесу, и ребят угощу, — вставил Ленька.
— Правильно, — согласился Смирнов. — А деньги потом отдашь, с получки.
…Идет Ленька по улице, улыбается, хоть и руки онемели, и пальцы свело. «С получки».
Третьего и восемнадцатого числа каждого месяца будет теперь приносить домой деньги Леонид Иванович Лосев.
Встретилась Субботиха — гнала свою Зорьку домой. Блудливая Зорька уже раскурочила рогами остроумовское прясло, уже ботву язычищем в рот загребает, а Субботиха все на Леньку Лосева пялится, вернее, на четыре буханки и волшебную сетку.
От первого барака прилетел Вовка Остроумов, огрел Зорьку вицей, потом на Субботиху ругнулся.
Как увидел Вовка Ленькину ношу — рот раскрыл от полного удивления:
— Ну, ты даешь, Леньчик!
Ленька тихонько шел к бараку. Рядом гнулся под тяжестью сетки Вовка Остроумов, докладывал:
— Альку Кузю в больнице лучами смотрели. Два ребра у него сломано и еще что-то внутри… А дедушка Хазар Доходягу с самого утра на речке мыл. Одежду в ведре кипятил, чтоб вши подохли. А потом Нюська-с-наперсток мыла Хазару дала, потому что без мыла вшей не выведешь.
Впереди завиднелся барак. Ленька снова понес сетку сам.
— Здорово вас, работяг, отоваривают, — не уставал восхищаться Вовка.
— Часа через два собери всех наших, — приказал Лосев. — Скажи: у Леньки сегодня праздник — всех досыта накормит.
За Вовкой пыль столбом заклубилась, а Ленька успел крикнуть вслед:
— Узнай, когда передачу у Кузи принимают!
— Ладна-а! — пробился сквозь пыль Вовкин голос.
На косом барачном крыльце сидел старый Хазар, а рядом с ним сиял праздничной чистотой бывший Доходяга.
— Здравствуйте, — поздоровался Лосев.
— Исям исис [6] , богатый человек Ленька, — поднялся старый Хазар.
— У-у, сколько украл, — позавидовал Доходяга.
— Зачем такой кислый слово скажешь? — обиделся за Леньку Хазар. — Когда человек украл — прячет. Ленька свой хлеб всем кажет.
— Рабочий я теперь, слесарь на заводе, — сообщил Ленька.
— А это теперь будет Равиль Газизов, — старик похлопал Доходягу по плечу. — Старый Хазар долго думал: малай один — плохо, бабай один — тоже плохо,
6
Исям исис — здравствуй (тат.).
И старый Хазар вдруг скрипуче затянул:
Сынам есть — Москва гуляем. Сынам нет — Чишма сидим…Эх, Ленька, Ленька, Хазар сынам нашел — большой праздник!
— У меня тоже праздник, — тряхнул сеткой Ленька. — Приходите в гости.
— В речке на кукане рыбкам сидит, — засуетился Хазар. — Сейчас мы с сыном эта рыбка сюда таскаем, маленький сабантуй делать будем.
Ленька приоткрыл дверь, заглянул в комнату. Мама и Сашка были дома.
Братишка сразу же вцепился глазами в хлеб, потом руки к нему протянул.
Ленька разрешил небрежно:
— Ешь! Досыта ешь.
— Леня, что это? Откуда? — испуганно и строго спросила мама.
А Ленька у умывальника соском брякал:
— Мам! Сготовь что там есть. Ребята придут, и Хазар, и Доходяга…
— Объясни сейчас же, в чем дело! Откуда этот хлеб, продукты?!
— Не бойся, мама. Это честный хлеб. На завод я поступил. Не говорил тебе, чтобы ты не ревела. Да и думал, что не примут. А теперь все, вот! — и Ленька выложил на стол пропуск. Мать читала:
— «Лосев Леонид Иванович, цех восемь, слесарь».
Сашка жевал и жевал хлеб. Животишко у него становился круглым. Жадный огонек в глазах поугас. Не переставая жевать, братишка сказал:
— Теперь все законно. Теперь не помрем ни за что! Это уж точно!
А мама все смотрела и смотрела в пропуск, как будто там было что-то такое, чего она никак не могла разглядеть.
МУЖЧИНЫ ДО ВОСЕМНАДЦАТИ
Катилось-летело времечко.
Война же, проклятая, из памяти людей не выходила. Вроде все слезы выплакали по погибшим, помянули многажды, а вдовы да сироты смиряться с гибелью мужей и отцов не хотели. Особенно родители упорствовали — все поджидали своих сыночков.
На удивление всем нахаловская бабка Нестерова дождалась своего сына Зиновия. Бабка была очень настырной, уже и послевоенный крутой голод миновал, уже карточки отменили, а она все молилась за сына, уверяла всех, что зря на Зиновия похоронку написали.
Он и явился, Зиновий Нестеров. Он не только в плену побывал, но и во Франции досыта навоевался. Он даже по-французски говорить умел, только не с кем было.
Сорок восьмой год шел, и калеки, на фронте изувеченные, на каждом шагу встречались. Слепые в поездах хриплыми голосами песни пели, безногие и безрукие на базаре кто чем промышляли… На одного совсем-совсем безрукого парня специально глядеть приходили. Обычно он пристраивался у стены буфета около ровненькой фанерной дощечки. Между пальцами правой ноги парень вставлял самопишущую трофейную ручку и ногой, очень даже каллиграфически, писал на тетрадных листах в клеточку письма, заявления и даже стихи. Правда, над стихами он думал долго и меньше стакана водки за них не брал.