Васина Поляна

Лев Чумичев, чью первую книгу ты держишь в своих руках, читатель, печататься начал почти тридцать лет назад, первый документальный фильм по его сценарию снят почти двадцать лет назад, первый художественный — почти пятнадцать. А эта книга у него все-таки — первая…

Общеизвестно, что

никто и ничто не расскажет о писателе лучше, чем его книга. В ней все: он сам, его судьба, его любовь, его ненависть, его правда и неправда.

Эта книга перед тобой, читатель. Ты прекрасно разберешься в ней без всяких предисловий и послесловий. И хочется добавить к этой книге то, чего в ней нет: еще несколько «былиц» из жизни автора «Васиной Поляны».

Писать хотелось ужасно. Рассказы, повести, романы. С чего — неведомо. Ни по анкете, ни по образованию в писатели я вроде бы не годился. А все равно хотелось.

Я и писал помаленьку. Ночами. Но что и как? А вдруг вообще зряшной дурью маюсь? Почитать бы кому-нибудь, спросить. Однако кому почитаешь, у кого спросишь, ежели ни в друзьях, ни в знакомых писателей даже в заводе нет.

Весной шестьдесят первого напарываюсь на объявление. В газете «Вечерний Свердловск». Ни до, ни после ни в одной газете такого не попадалось. Дескать, при журнале «Уральский следопыт» созывается кружок короткого рассказа. Занятия имеют быть в Доме работников искусств. На Пушкинской. Долго думал. Стыдновато как-то: тоже рассказчик нашелся! Но пошел.

Пришел — и ахнул. Там лестница внутри, вроде парадной. Вполне приличная лестница, ступенек в тридцать и шириной метра в два. А на ней сверху донизу таланты. Штук сто. Даже больше. На все вкусы: молодые и старые, нахальные и застенчивые. И все хотят.

Стою, стесняюсь. Уйду, думаю. Разве пробьешься? Тут парень подходит. Ровесник вроде.

— Закурим?

Закурили.

— Как зовут?

Я сказал.

— А меня — Лев!

Гляжу — точно, лев. И по фигуре. И по всему. Такой же осанистый. И спрашивает по-львиному:

— Боишься?

— Вроде…

— Их, что ли? Брось! Это — не писатели!

— А ты?

— Я — писатель!

Шустрый, думаю. Не видал я раньше этих самых писателей. Ни разу. Не знаю, какие они на вид. Но чтоб такие — вряд ли…

Однако в то, что Лев Чумичев действительно писатель, я поверил с первых же прочитанных его рассказов.

Топаем по Москве. Обозреваем. А год на дворе шестьдесят третий. Москва ничего себе, нравится. Тем более что оба мы — студенты ВГИКа. Будущие сценаристы, а пока что заочники.

Улица Воровского. Старинные ворота. Вывеска: «Юность». Редакция журнала, стало быть. Самого модного тогда, самого популярного.

— Зайдем?

Я снова стесняюсь.

— Ну?!

Молча пячусь. Он вцепляется в меня своей львиной хваткой. Втаскивает во двор. Потом в дверь. Еще в одну. Сопротивляюсь. Но не изо всех сил.

За последней дверью — комната. Со спичечный коробок. Там — женщина. Смотрит подозрительно.

— Вот, —

говорит он. — Привел.

— И что?

— Пишет!

— И как?

— Нормально!

— А рукопись где?

— У него. В кармане.

В кармане у меня — тугой сверток. Повесть. Первая. Вынимаю. Кладу на стол.

— А название где же?

— Не придумал еще…

Над ухом — знакомый рык:

— Пиши!

— Что?

— Что хочешь!

И я написал на первой странице: «Мы». А через полгода меня напечатали.

Мне повезло: рядом был друг.

У каждого писателя своя литературная судьба. У одного — счастливая. У другого — не очень.

Лев Чумичев пишет очень много. Но все как-то разбросанно, как бы случайно, между делом. Так же «случайно» и печатается. В газетах, в еженедельниках, в журналах.

Жизненного материала, переработанного им в литературный, другому автору хватило бы не на один роман. И даже не на два. Но бесконечный словесный крутеж вокруг одной истории, одного сюжета Л. Чумичеву не по нутру. Пейзажная лирика и многомудрые авторские отступления — тем более. А будь у него другой характер, выжми он максимум из того материала, которым располагает, первая книга писателя Л. Чумичева вышла бы в назначенное ей время. Лет двадцать назад. Но что ж поделаешь, если он — стайер, а не спринтер. Таково уж его жизненное и писательское амплуа.

Льву Чумичеву — за пятьдесят. Его биография накрепко сплетена с биографиями тех, кто родился в тридцатых.

Заводской слесаренок в войну, потом — солдат. Уже в мирное время. Но — четыре года. День в день. На Сахалине.

Потому так и любит он своих старых солдат и мальчишек голодной военной поры. Всю жизнь то и дело возвращается к ним. И вернется еще не раз.

После армии — студент педагогического, преподаватель. И еще много всего. Но с юности и по сей день — писатель. По отношению к-жизни, к людям, к проблемам. А главное — к Правде.

Ни в одном своем рассказе и ни в одной повести писатель Чумичев не проявляется так, как в былицах. Былицы, по моему разумению, — особый род литературы. Им редко кто владеет. Это — не мемуары, не очерки. Это — былицы. В них — никакой фантазии. Только правда. Не голая, конечно. Принципиальная.

Любому мало-мальски сведущему интеллигенту ведомо, что правда жизни — это еще не правда искусства. Между ними всегда есть зазор. Как между натурой и живописью. А вот в былицах они спаяны так, что одну Правду нипочем не оторвать от другой.

Как уже говорилось, Л. Чумичев не только прозаик. Он еще и кинодраматург. Ну, а уж если его прозаическая стезя состоит из одних зигзагов и кренделей, то кинематографическая и тому подавно.

В недрах отечественного кинематографа нет-нет да и созревают Всесоюзные конкурсы литературных сценариев. Как правило, на «прокольные» темы. То есть современные. За последние полтора десятка лет их было всего семь или восемь. И в трех из них лауреатом был Л. Чумичев! Насколько я знаю, это — рекордный результат.