Вавилонская башня
Шрифт:
«Леонтиск? Это я, я иду к тебе, Леонтиск…»
«Погоди, дитя моё. Ещё не время… не время…»
Когда внизу драться сделалось не с кем, Скудин помчался наверх. Полуторасаженными прыжками, как когда-то во сне. Нескончаемыми лестницами и коридорами… При этом на глаза ему попались ещё двое ополоумевших котообразных, и это было их большое жизненное несчастье, потому что любую задержку, даже секундную, Кудеяр сейчас склонен был воспринимать как личное оскорбление и действовал соответственно.
Он чуть притормозил только на пятом этаже, где Кратаранга с Фросенькой извлекали из-под кучи
– Юрка, ты, что ли? Обросший какой… Ритка, а ты здесь откуда?
Поняв, что ситуация пребывала под контролем, Кудеяр снова устремился вперёд.
…Дальше вверх, вверх, бешеными скачками через четыре ступеньки…
Вылетев в лабораторный зал на седьмом этаже, он увидел Корнецкую, лежавшую, точно сломанная кукла, возле дальней стены. Виринея стояла над ней, воздев руки в неописуемо грозном повелительном жесте, и на пределе голоса тянула одну рычащую горловую ноту. А перед ней…
Перед ней гуляли вихри, вертелась жирная копоть, облетавшая потревоженными хлопьями с потолка и со стен. Сквозь решето, в которое давний огонь превратил верхние этажи, заглядывали Ригель и Бетельгейзе. [58] В середине зала, где помещалось самое ядро, самый корень ампутированной опухоли, медленно возникал, проявлялся из недр высших измерений прозрачный пузырь. Внутри пузыря плескалось оранжевое пламя, там что-то рушилось, метались тени людей…
– Маша, – выдохнул Кудеяр. Удивительно или нет, но полчаса жестокого рукопашного боя и взлёт на седьмой этаж не отозвались ему ни малейшей усталостью, породив лишь неистовую готовность разогнанных мышц.
58
Звёзды в созвездии Ориона.
И он сделал то, что всегда делал во сне: без раздумий, с разбегу пошёл на таран стеклянной стены. Он точно знал, что она неминуемо отбросит его, обрывая дыхание, но знал и то, что повторит попытку снова… и снова…
Он врезался в преграду с силой, достаточной, чтобы вынести из креплений железную дверь…
Барьер четвёртого измерения встретил его, как удар сжатого воздуха. И это было всё, что он оказался способен противопоставить. Какие Силы сейчас осеняли Своим крылом Кудеяра, доподлинно знала, наверное, одна только Виринея. Стеклянная стена треснула, лопнула и пропустила его, и он вылетел прямо в пожар – тот самый, многомесячной давности, по-прежнему бушевавший здесь, под осенним утренним небом. Языки пламени, вполне материальные и очень жгучие, жадно обвились вокруг ног…
– Ваня?.. Ваня!
Прямо перед ним был рухнувший лабораторный шкаф. Марина стояла на нём на четвереньках и наотмашь хлестала рабочим халатом, отмахиваясь от огня. Рядом с ней ещё двое сотрудников тщетно пытались привести в действие огнетушитель. Кудеяр всей шкурой ощущал неустойчивость пузыря, лишившегося подпитки: тот был готов в любой миг схлопнуться и уйти в небытие со всем своим содержимым. Сшибая огненные языки, Иван сделал последний прыжок, сгрёб на руки Машу и заорал на сотрудников:
– За мной!!!
Помните, читатель? «Если человеку, спокойно моющему окно на восьмом этаже, в подобном вокальном режиме рявкнуть „Прыгай!“ – он прыгнет…» Метод не
…И все вместе выкатились в сквозную зимнюю ночь, в дырявые промороженные развалины «Гипертеха». Позади них раздался громкий хлопок: это приказал долго жить кокон четвёртого измерения. Пространство и время очищали себя, входя в обычные рамки… Подскочили Буров с Капустиным и принялись гасить горевший комбинезон Кудеяра.
Майор Собакин высунулся в окно и, пошарив в необъятном кармане, пустил в небеса зелёную ракету. Её, как и самого Собакина, было отлично видно с крыши общественного сортира и из-за пределов периметра, где сразу пришла в движение армейская техника. Понемногу наступало утро двадцать седьмого января – дня освобождения города от блокады…
Четыре свадьбы и одни похороны
Марина не успела ещё понять и сообразить абсолютно ничего – начиная от того, с какой стати вместо ранней осени вдруг воцарилась зима, и кончая тем, откуда в лабораторном зале вдруг появился муж, которого она два часа назад самолично проводила на самолёт, причём муж изменившийся, поседевший, переживший что-то ужасное… Военная техника между тем обломала весь кайф Вене, жаждавшему прогуляться через периметр по воздуху, – могучие бронированные машины просто смели и американскую сетку, и наш бетонный забор. С самого первого танка, показавшегося в проломе, соскочил Лев Поликарпович Звягинцев, где-то по дороге благополучно потерявший свою инвалидскую трость. И бросился к дочери, почти не припадая на левую ногу:
– Маша! Мариночка!..
– Папа, – ахнула она, потому что папу минуту назад сбил отброшенный взрывом железный шкаф с оборудованием, и тем не менее вот он был живой и целый, приехавший почему-то на танке и не поймёшь, постаревший или помолодевший…
– Мне пора с вами прощаться, – проговорил Кратаранга. «Перстень силы» на пальце хайратского царевича тревожно пульсировал, предупреждая: времени осталось в обрез.
– Дедушке привет передавай, – сказал майор Собакин. – Тому, из музея.
Кратаранга покачал головой.
– В свой круг времени я уже не вернусь, – ответил он внешне спокойно. – Мне предстоит, как у вас принято выражаться, дорога в один конец. Всего на тридцать пять веков в прошлое, к диким кочевникам. Мой сын, рождённый в любви, скажет им Слово о справедливости и доброте. Через девять месяцев и четырнадцать дней на землю должен прийти человек, которого назовут Заратуштрой… Его отец останется в летописях под именем Поурушаспы из рода Спитама. – Кратаранга усмехнулся. – Ведь я же в изгнании, и моё имя должно остаться в Арктиде.
– Счастья тебе, – едва слышно пробормотала Фросенька. Она стояла в сторонке, не поднимая глаз.
Кратаранга вдруг повернулся к ней и протянул руку.
– Пойдёшь ли ты со мной, бесскверная дева, поселившаяся у меня в сердце?
– Товарищ командир, да как же это, – ахнула Фросенька, – товарищ полковник… Иван Степанович… как же так?
Тем не менее за руку Кратаранги она ухватилась своими двумя.
– Старшина Огонькова, – строго произнёс Кудеяр, – командирую вас в прошлое с товарищем Кратарангой… И смотрите там у меня!