Вавилонские хроники
Шрифт:
Цира посмотрела на нас с Мурзиком мрачно.
– И как нам теперь быть? Комми ни за что не согласятся с нами сотрудничать. Или еще хуже – вызнают побольше, а потом раззвонят в своей газетенке. Обзовут как-нибудь типа «НОВАЯ ЗАТЕЯ КРОВОСОСОВ» или «КРОВОСОСЫ ОБЪЕДИНЯЮТСЯ»…
– А мы подошлем к ним представителя эксплоатируемого большинства, – сказал я. – Мурзик, ты как – готов поработать во славу Энкиду?
Мурзик сказал, что готов.
– Пойдешь к комми и вступишь в их партию. Твоя задача – вымостить дорожку к этой бабе, которая статью написала. Скажешь ей, что раскрыл новый заговор
Мурзик сказал, что понял. Некоторое время обдумывал задание. Мы с Цирой пока перечитывали заметку в «Ниппурской правде».
Потом Мурзик неожиданно спросил:
– Господин, а где те справки из экзекутария?
Я почувствовал, что краснею.
– Не помню.
– Вы их не выбросили, а?
– Да не помню я. Буду я всякую гадость помнить… На что тебе?
– Я бы их с собой взял, для верности. Показал бы, как меня тут эксплоатировали.
Я согнал Мурзика с Цирой с дивана, открыл крышку и покопался в разнообразном жизненном хламе, который сваливал в диван. Раз в полгода я выгребал все из дивана и нес на помойку.
Справки сохранились. Одна на пять ударов березовой розгой, другая на семь. Я выдал их Мурзику и закрыл крышку дивана.
Цира плюхнулась сверху. Обхватила меня за шею и повалила на себя. Мурзик потоптался, держа справки в руке.
– Мне выйти? – спросил он вполголоса.
– Останься, – сказала Цира, барахтаясь подо мной.
– Ну вот еще, – возмутился я. – Выйди, Мурзик, и подожди на кухне. Я не могу, когда ты тут маячишь.
Ицхак с его образом великого героя, яростно дрочащего под зеленым кустом, показался мне в этот миг полным болваном.
Мурзик вступил в компартию. Теперь его почти никогда не было дома – он то оформлял документы на освобождение, то бегал по партийным заданиям. Я снова перешел на бутерброды с сыром и мокрой вареной колбасой, если только Цира, сжалившись, не заходила с домашней стряпней в термосе.
На вопросы о том, как продвигается работа по обихаживанию кривоногой энкидуносной стервы, Мурзик отвечал невнятно. Отговаривался подпиской о неразглашении, которую дал при вступлении в партию.
Наконец мне это надоело, и я прибег к последнему средству – авторитету сотника. По моей просьбе, Цира отправила нас с Мурзиком прямиком в мурзиково любимое прошлое. Обоих.
…Я едва успел коснуться ногами земли, как меня окатило грязью. Большая боевая колесница промчалась мимо, едва не располосовав мне бок острыми ножами, вращающимися в осях колес. Вокруг кипела битва. Тяжелый, как танк, мудила в доспехах мчался в мою сторону, замахиваясь бревном.
Я уставился на него, вытаращив глаза. Мудила яростно орал на бегу. В этот самый миг меня сбили с ног, и я повалился лицом в сырую растоптанную землю. Мгновением спустя на меня сверху рухнул мудила. Все во мне кракнуло и оборвалось, когда он всей своей тяжестью вдавил меня в землю. Лежа на мне, мудила конвульсивно сотрясался, потом затих. Мне стало сыро. Я кое-как вывернулся, и увидел, что в спине мудилы торчит секира.
Коренастый дядька в кожаном доспехе, крякнув, изъял из мудилиной спины секиру
– Другой раз не зевай.
Я вылез на волю и встал. С меня потоками текли грязь и вода. Дядька вырвал у мертвого мудилы копье и всучил мне, обругав на прощание.
Я поднял копье, проорал боевой клич Энкиду и бросился в битву.
Мне было упоительно. Я убивал врагов без счета. То есть, я думаю, что убил их на самом деле не очень много, просто я их не считал. И еще я знал, что в этой жизни во мне куда больше от Энкиду, чем в жизни ведущего специалиста Даяна. И что нас, Энкиду, в этом мире меньше. И еще я знал, что коренастый дядька – не Энкиду, но тоже очень хороший человек.
А вечером мы собрались в лагере за возведенным наспех палисадом. Начальство разбиралось, кто выиграл сражение, а мы просто отдыхали. Несколько человек разложили костер. Постепенно к костру собралось десятка три воинов, и я увидел среди них Мурзика.
Он был младше, чем тот, кого в будущем купят для меня родители, но не узнать его было трудно: все те же толстые губы, темные глуповатые глаза, тяжеловесное сложение – когда Мурзик наберет возраст, вместе с годами придут к нему крепкое брюхо и бычья шея с тремя складками на затылке.
Сейчас ему было не больше двадцати лет, и он был еще строен и поджар, хоть и широк в кости. Он носил длинные волосы, забранные в хвост. И тонкую золотую серьгу в виде полумесяца в левом ухе.
Десятника звали Хашта. Он был легко ранен – в левое плечо. Сидел, одновременно откусывая от лепешки и затягивая зубами узел на повязке. Хашта и слушал местного балагура, и не слушал, мимолетно улыбаясь шуткам и поблескивая белками глаз.
– Ну-ка! – произнес чей-то громкий голос.
Воины загомонили, уступая место, и к костру протиснулся кряжистый дядька. Тот, что спас мне жизнь. Это и был сотник.
Оглядел собравшихся, хмыкнул. Его угостили лепешкой, вином в полой тыкве. Отведал и того, и другого. Встретился глазами с Хаштой, еле заметно кивнул ему.
Сотник сказал, что подслушивал у палатки начальства. Там решено, что битву выиграли мы, и потому завтра отходим к реке Дуалу.
Известие было хорошее. Мы просидели у огня до глубокой ночи. Выпили все вино, какое только нашлось. Потом заснули.
Я очнулся. Мы с Мурзиком лежали рядком на диване, будто супруги на брачном ложе, а Цира без сил оседала на табуретке. Мы видели, как она кренится набок, хватаясь слабеющими руками за табуретку, но не могли даже пошевелиться, чтобы ее подхватить. В конце концов Цира с грохотом повалилась на пол и тихонько, бессильно заплакала, скребясь пальцами по полу.
Первым пришел в себя Мурзик. Отбросил одеяло, скатился с дивана и подобрался к Цире. Улегся рядом большой неопрятной кучей. Она подползла к нему и свернулась клубочком. Мурзик погладил ее, как кошку. Кое-как встал. Поднял Циру и перетащил ее на диван.
Цира бухнулась рядом со мной, задев меня локтем по лицу. Я простонал, мотнул головой. Сел.
Мурзик пошел на кухню за водой.
Цира, громко глотая, выпила принесенную Мурзиком воду.
– Загоняешь ты себя, – сказал ей Мурзик.