Вблизи холстов и красок. Дневник жены художника. Январь – июнь 1996 года
Шрифт:
Когда добралась до мастерской на Таганке, шла разгрузка, всё перебрасывали в сад через забор. Машина уехала. Гена, чуть живой от усталости, вернулся в дом. Но вечером Тактыков обещал перевезти железо, надо ехать снова. Гена мне: «У тебя за эти дни седая прядь появилась…»
После обеда и короткого отдыха опять поехали на Столешников. По тёмной лестнице там поднялись в мастерскую на 3-й этаж и стали ждать Тактыкова с машиной. Гена из подручного хлама соорудил длинный стол, сел: «Неужели я сегодня тут сижу в последний раз?..» Я в ответ: «Может, отпустишь меня в последний раз в родные магазины на Петровке?»
Отпустил ненадолго. Проститься. Запомнила в булочной роскошный
Когда вернулась в мастерскую, Гена отрывал лаги в полу. Как-то смог сам снять и положить две чугунные трубы, которые подпирали балку крыши (ну и силища!). Уже стемнело. Потом при свече спускали по лестнице и лаги, и тяжеленные трубы вниз, в подъезд дома. Всё ждали Тактыковых – то наверху в мастерской, то на улице у подъезда… Вот идёт, шатается ещё совсем не старый бомж, весь в синяках, спрашивает меня: «А сколько времени сейчас?» – Я: «Наверно, уже полдесятого». – «А… вечера, да?»
Дождались наконец, приехали Тактыковы, стали грузить на прицеп «наше». А «своё» (дубовые двери, ещё что-то) они будут увозить завтра. Поехали на Таганку. Евгений Васильевич мало спал сегодня, возбуждён, с энтузиазмом рассказывал о своих зарубежных путешествиях (он директор Мосинтура) и о своём здоровом счастливом образе жизни: байдарки, дети, внуки. А потом, как бы шутя, завершил: «Вы мой должник теперь, должны написать мой портрет». И этим окончательно «подавил» Гену.
На Таганке всё сгрузили у ворот, и они уехали. Мы перетащили всё в сад. Марта радостно носилась, но почему-то совершенно не лаяла. В дом пришли уже в час ночи. Гена мрачный, молчаливый…
18 января. Четверг
Кажется, заканчивается наш Столешников, сегодня должны сломать дом – бывшую нашу мастерскую, в которой Гена работал с 1977 по 1995 год. Вся эта неделя – постоянный стресс, усталость, поседела, постарела – вчера рухнула спать, даже не помыв посуду. Оба мы в раздражении, я упрекаю Гену, что у него ни в чём меры нет, всё ему мало – и досок, и железа, и разного барахла…
Утром Гена приходил молча мириться. И мне вдруг как-то очень жалко его стало. Ведь в той мастерской на Столешниковом он всегда был в центре событий, в центре людей. Там был его мирок, его гнездо, его ритм пёстрой сумасшедшей жизни, там все его знали. Это его питало, давало настроение. И всё это реально исчезает, исчезло уже, как дым… А теперь – будто последний акт спектакля, будто эпилог. Богом всё вымерено и продумано.
Гена встал около двух дня, позавтракали. Он дозвонился в Министерство культуры – решения по званиям ждут не раньше начала февраля. Стал звать меня опять на Столешников – перевезти какие-то рамочки. Я отказалась. Посуда, щи, чинила ему пиджак. Он смотрел газеты, новости по ТВ, опять лежал и молчал. Потом заговорил про поездку в Красноярск к отцу на 80-летие. Пришлось звонить в справочное: плацкарт в Красноярск стоит 231 000, купе – 362 000 рублей. В начале шестого Гена вдруг оделся, ушёл раздражённый, не простился…
Я убиралась, мыла полы. Часа через три Гена вернулся, привёз рамочки. И устроил скандал – почему я не поехала с ним на Столешников. Кричали, упрекали, угрожали… Я, обиженная, собралась домой. Он: «Прощенья просить не собираешься?» – «Нет! Ухожу!» – «Куда?» – «Куда ты меня послал!»
И ушла. Но… постояла у ворот и вернулась обратно. Мир.
Вечером опять несколько
19 января. Пятница
Сегодня вроде выспалась (после вчерашней кульминации выяснения отношений). У меня всю эту неделю от душевного неравновесия каждый день обжираловка. Всё очищение организма в течение двух последних лет – всё спустила за эти дни (и вообще за последние 2–3 месяца). Лицо стало жёстким, душа какая-то опустошённая…
Гена встал в час и сразу включил ТВ – как там с заложниками парома «Аврасия» в Турции (вроде развязка). Приходил Николай Дмитриевич, завхоз из «Канта», просил у Гены на время два бревна-бруса, чтобы спустить легковушку с кузова грузовика. Гена дал. Звонил Тактыков – что наш дом на Столешниковом уже почти сломали, только фасад оставили. Гена мне с горечью: «Зря мы вчера не поехали, дом похоронили без меня… Это как похороны матери».
У меня тоже слёзы на глазах. Гена: «Чего ты ревёшь?» – «Я вспомнила, что все мои близкие умерли без меня… Я чёрствая и подлая, только маскируюсь благоразумной. Видно… как мы поступаем, так и с нами поступают». – Гена: «Да, наверно… Теперь дом наш на Столешниковом разве что во сне приснится…»
Обедали. Гена снова уснул, хотя и собирался на Столешников. Я – за продуктами. Обошла окрестные магазины, была на Рогожском рынке, вернулась около пяти. Гена проснулся, опять следил за событиями по ТВ. Неожиданно без звонка пришёл Аксёнов (экскурсовод Музея революции, знаем его с 1989 года, когда там на выставке висела наша картина). Вышел казус: сели пить чай, я дала ему сахарницу, а туда как-то попала соль… От этой неприятности, что ли, у Аксёнова разболелась голова, и он вскоре ушёл.
Уже в 10-м часу вечера Гена уговорил-таки меня поехать на Столешников. Ехали на метро, на троллейбусе. Когда вошли на Столешников с Дмитровки – в горле комок. Внешний вид пока вроде тот же, но за нашими окнами на 3-м этаже – уже пустота. На втором этаже ещё сохранились руины комнат. Ревел экскаватор, грузили машины, всё в пыли. Экскаваторщик нам орёт: «Вам-то чего не спится?»
Боже мой, как же глазам теперь обойтись без родных и привычных картин? Увидели толстую чугунную балку, на которой держалась наша крыша, она валялась покорёженная… Гена стал делать наброски. Я всё смотрела на развалины, они завораживали, будто… рушилась память о безвозвратном прошлом. На бетонном основании забора по-прежнему лежали подпорченные книги «Спасти Италию!», которые положили сотрудницы нашего книжного магазина с первого этажа ещё неделю назад…
Потом мы заезжали домой на Ленинградский (проверить), там всё нормально. На Таганку вернулись уже во втором часу ночи. Гена мне перед сном: «Даже как-то легче стало на душе…»
Я опять читала перед сном Набокова «Другие берега». Глубокие чувства. Великий талант.
20 января. Суббота
Какой-то тяжёлый изматывающий сон: в маленькой комнате на работе много людей, ожидаем привоза каких-то бесплатных вещей, толкучка, тяжело, хочется уйти… Встала около 12, Гена ещё спал. Я отправилась на Рогожский рынок за яблоками. Дешёвых яблок не было, одна торговка посоветовала мне съездить на трамвае к метро «Пролетарская», где торгуют молдаване. Съездила, купила и вернулась в мастерскую.