Вчера
Шрифт:
– Поиграй в модель, дорогая, прошу тебя.
Женщина возникает на экране и проходит вдоль кровати спиной к камере. На ней халат кимоно, пергидрольные волосы скручены в пучок. В руках коробка, из которой свешивается веревочка красного кружева. Вскоре женщина опять исчезает из поля зрения камеры. Несколько секунд спустя отделенная от тела рука бросает угольно-черный бумажник на тумбочку, а серый галстук – на кровать. Ткань вытягивается на простынях, как длинная рана.
Мужчина снова попадает в объектив. Пиджака на нем нет, две верхние пуговицы на рубашке расстегнуты. Он шагает
На экран возвращается женщина минус кимоно. Тело теперь упаковано в прозрачный алый лифчик и символические трусики. Бедра охвачены черными подвязками, чулки держатся на резинках.
Наконец-то я вижу ее лицо. По крайней мере, большую часть. Верхняя половина закрыта маской из черного кружева. Открытая нижняя выглядит знакомой, хоть кое-что с тех пор изменилось. Подбородок, который я видел в Райском заповеднике, был мертвенно-белым, здесь же, на экране Питера, он пылает знойной решимостью. Лицо на записи кажется более угловатым – она немного поправилась с тех пор, как снималось видео. И если сегодня утром ее губы перекашивала страшная гримаса смерти, то сейчас на них играет опасная многообещающая улыбка.
А еще они покрыты убийственно красной помадой.
– Ты выглядишь ошеломительно, – говорит мужской голос.
Женщина не отвечает. Вместо этого она шествует к кровати и располагается точно в центре экрана. Усаживается на простыни и наматывает развязанный галстук себе на шею. Поднимает руки и распускает пучок на голове – секундой позже белокурые волосы рассыпаются по плечам. Остановив взгляд на какой-то точке за камерой, женщина кокетливым взмахом отправляет волосы за спину. Просовывает между зубов язык и облизывает большой палец – весь, до самого основания.
– Маленькая шалунья, – говорит мужчина, когда она засовывает палец себе в рот. Голос напряжен от желания.
Женщина по-прежнему молчит. Вместо ответа она раздвигает ноги и опускает свой тщательно облизанный палец в ало-кружевную расщелину.
– Легко догадаться, что произойдет дальше, – говорит Фиона хрипло.
Юный Питер, однако, не сводит глаз с экрана.
– Она знает пару трюков, – говорит он, набивая рот новой порцией чипсов.
Фиона закатывает глаза.
Мужчина на экране бросается на женщину, все еще в рубашке, видимо решив обойтись без возбуждающих игр. Он даже не позаботился снять брюки – те сбились в кучу у него под коленями. Двигается резко, даже грубо.
– Думаю, картина тебе ясна, Ханс, – говорит Фиона, снова закатывая глаза.
– Определенно, – киваю я. – На флешке есть еще видео?
– Всего шесть. Два сняты в одном и том же месте, остальные – в разных.
– С другими позами и реквизитом?
Фиона кивает:
– Костюм французской горничной, шлепалка и хлыст, несколько мощных вибраторов. На всех видео она в маске. Наверное, кружево на глазах – это его фетиш.
Мужчина на экране снимает свой галстук с женской шеи и связывает своей партнерше запястья. Опускает ее на
– Хотела бы я знать, кто он такой, – говорит Фиона, толкая вверх по носу очки в роговой оправе.
Юный Питер поворачивается и смотрит на нее, изо рта у него торчит недоеденный чипс.
– Это Марк Эванс, – говорит он. – Два дня назад мне засунули под дверь его предвыборную брошюру. Надо сказать, он там выглядит куда лучше, чем кандидат от лейбористов у них на листке.
– Я уже приводил его сюда для разговора, – вставляю я. – Держался словно канарейка, которая не желает петь. Мне надо придумать, как заставить его говорить.
Мужчина на экране переворачивает женщину лицом вниз.
Я дергаюсь.
– Но зачем она записывала эти видео? – спрашивает Фиона.
– Разве не понятно? – говорю я. – Чтобы уничтожить его.
Я возвращаюсь в кабинет с большой кружкой кофе в руке, но лишь затем, чтобы обнаружить там Хэмиша, припарковавшего свою задницу у меня на столе. Он сует себе что-то в нагрудный карман. Я замираю, прищурив глаза. Неужто помощник рылся в моих вещах в поисках неопровержимых свидетельств того, что все это время я маскировался под дуо? Все же вряд ли. Я просто становлюсь параноиком. Судя по вздымающейся груди, Хэмиша переполняет информация. И в этом, к сожалению, единственная польза от его появления.
– Ханс, – говорит он, не слезая со стола, – я заходил к вам через двадцать минут после пресс-конференции Эванса, но вас не было, так что я решил сходить на обед.
– А, да. – Я киваю. – Я случайно столкнулся с Эвансом, когда она уже закончилась. Он был весь обвешан цветами. И весь всклокочен. Что случилось в Гилдхолле?
– Они все время к нему цеплялись. В том числе из-за вашего разговора сегодня утром.
– Как, черт побери, они узнали?
– Меня не спрашивайте. – Хэмиш вскидывает вверх руки. – Брюс Бернард из Ай-ти-ви как-то пронюхал. Тот самый мужик с большим чубом, что утром в заповеднике путался у нас под ногами.
Я со стоном опускаюсь в кресло и залпом выпиваю кофе.
– Они, наверное, хотели знать, зачем я его сюда приводил.
– Он более или менее выкрутился. Ему даже хватило наглости сказать, что он помогал нам составить психологический портрет Софии Эйлинг. Добавил, что она семнадцать лет провела в изоляции и выписалась всего два года назад. Это вызвало среди журналистов приличное оживление.
Выходит, некого винить, кроме себя самого, за то, что поделился с мистером Эвансом этим обрывком информации.
– Теперь пресса будет гоняться за нами, – говорю я со вздохом, – если уже не начала.
– Этот Бернард вился вокруг меня, как муха, когда я выходил из Гилдхолла.
– Не обращайте на него внимания. А что другие?
– Журналистка из «Женского еженедельника» взорвала настоящую бомбу, народ с мест повскакивал.
Я вскидываю бровь и смотрю на Хэмиша.
– Она получила эсэмэску от жены Эванса. Оказывается, Клэр Эванс подает на развод.
– Что?!
– Да. После этого все как с цепи сорвались.