ВЧК в ленинской России. 1917–1922: В зареве революции

Симбирцев Игорь

Можно понять еще ликвидацию тех ультрареволюционеров из красных командиров, кто просто взбесился, не признавал уже никакой власти и творил даже не санкционированные Советами зверства на фронтах Гражданской. Речь о том же Сорокине или сорвавшемся с цепи бравом сибирском партизане Тряпицыне. Он, оставаясь крупным красным командиром (себя при этом именуя то большевиком, то эсером, то анархистом), без приказа пронесся по Амуру, сея кругом смерть и массовые казни, из-за резни тряпицынским отрядом японских граждан в Николаевске-на-Амуре и убийства им же здесь 80 японских солдат у Советской России едва не начался очень несвоевременный тогда вооруженный конфликт с Японией. Сам Ленин телеграфировал своему сорвавшемуся в резню солдату, что убийства японцев необходимо немедленно прекратить, на что в Москву от Тряпицына ушла недвусмысленная ответная

депеша: «Тебя самого, Ленин, поймаю – повешу!» С Тряпициным все стало ясно. Обезумевшего Тряпицына тайно захватила вместе с его штабом специально прибывшая команда чекистов и тут же расстреляла партизана-анархиста вместе с его начальницей штаба и любовницей Лебедевой-Кияшко, зверствовавшей в этом походе не меньше своего друга. Во всех таких и подобных им случаях в годы Гражданской войны, как мы видим, происходивших повсеместно от приморских сопок до степей Украины, чекистам обстановка часто не оставляла другого выхода, а подобные жертвы чекистских расправ сами часто ставили себя вне всякого закона.

Речь о другой тенденции, когда часто по не столь очевидным основаниям ликвидировали командиров типа Филиппа Миронова уже после того, когда они столько сделали на фронте для этой же советской власти. Или о главном командире латышских красных стрелков Вацетисе, подавившем для советской власти мятеж левых эсеров в Москве летом 1918 года, осенью того же года стабилизировавшем Восточный фронт и отбившем у белых Казань с Симбирском и вообще столько сделавшем для становления Красной армии, где он был одним из первых ее главкомов. После всех этих заслуг перед Советами Вацетиса уже в конце 1918 года едва не арестовали чекисты при первых же неудачах красных войск под Казанью. Годом позже все же арестовали, и глава чекистов в Сибири Павлуновский долго допрашивал главного «красного латыша» на предмет его сомнений в советской власти. При этом сразу вспомнили об офицерском прошлом Вацетиса в царской армии и сразу забыли, как этот человек тревожным утром 6 июля 1918 года расставлял своих латышских стрелков на позиции в Кремле в день эсеровского мятежа, а в Казани водил их лично в атаку с винтовкой в руках и сам у пулемета дрался в окружении белых в Казанском своем штабе, пробившись из города с остатками войск только ночью.

После Гражданской Вацетиса направили на заурядную должность советского служащего, а уже в 1937 году все же добили пулей в чекистском подвале. А его арест ЧК в 1919 году повлек за собой еще и ряд арестов в Главном штабе РККА, так называемое дело о «заговоре в Полевом штабе», когда были арестованы приближенные к Вацетису военспецы из царских офицеров-штабистов Исаев, Доможиров, Григорьев и другие. Эти аресты военспецов в поисках заговора в Полевом штабе РККА коснулись и молодого Разведупра, где в числе этих «заговорщиков» ЧК арестован Вольдемар Зиверт, до революции кадровый военный разведчик царского Генштаба.

Чуть позже ЧК провела массовые аресты бывших морских офицеров и в морском штабе РККА, что осталось в архивах чекистов как операция «Вихрь», начавшаяся с доноса на товарищей некоего Павловича. Как и в случае с арестованными штабистами, дело закончилось ничем, ведший его чекист и родной племянник Дзержинского Роман Пилляр приказал моряков освободить, а ложного доносчика арестовали и позднее расстреляли. Хотя тогда дело «Полевого штаба» заглохло, после оправдания Вацетиса были амнистированы и арестованные военспецы, но в 1937 году советские спецслужбы довели дело Вацетиса до логического конца.

А сколько советских партийных деятелей или красных командиров чином поменьше пали от рук чекистов в подобных историях за 1918–1922 годы, просто не счесть. Ведь были еще истребляемые часто по ничтожным поводам военспецы из бывших царских офицеров, помогавшие отстроить Красную армию, у которых еще и семьи по бесчеловечной традиции в тылу оставались в заложниках у чекистов. А первым признавший советскую власть из генералов царского Генштаба военный разведчик Клембиовский, расстрелянный по первому же подозрению в контактах с белыми на юге. А брошенный в камеру и с трудом вышедший из нее за одно письмо другу-офицеру самый знаменитый советский военспец генерал Брусилов.

Военспец из царских генералов Селивачев, командовавший в РККА армией на Южном фронте и яростно противостоявший наступлению Деникина на Москву, осенью 1919 года внезапно скончался в своем штабе: как предполагают не без оснований, его тайно отравили чекисты

из особого отдела после телеграммы Ленина из Москвы в Реввоенсовет Южного фронта о полученных сведениях об измене Селивачева и его контактах с белыми. Селивачев был из старого офицерства, еще летом 1917 года за участие в выступлении Корнилова его арестовали как правого заговорщика в армии, он сидел в Быховской тюрьме под следствием вместе с Корниловым, Деникиным, Романовским, Марковым. Затем его судьба сделала кульбит, и Селивачев оказался против своих бывших товарищей в Красной армии военспецом, защищая от деникинцев Царицын и отбивая в 1919 году их поход на Курск и Орел. Вроде бы Селивачевым был очень недоволен в Царицыне Сталин, жаловались на царского генерала и другие командиры РККА вроде Ворошилова, и телеграмма из Москвы могла повлечь тайную ликвидацию Селивачева, хотя по официальной версии в истории он умер от гулявшего тогда по фронту тифа.

И что говорить о царских офицерах, изначально подозреваемых в контрреволюции и сочувствии белым, когда в неразберихе тогдашних фронтов легко стреляли, не разбираясь, в своих, и чекисты часто оказывались на передовой такого «дружественного огня». Мне в этой традиции искать постоянно внутреннего врага в своих рядах, «пробравшуюся в ЧК контру», в отстрелах самых верных еще вчера бойцов за советскую власть видится начало будущей большой дороги выкашивания собственной проверенной гвардии с кульминацией в сталинские чистки конца 30-х годов.

В истории царских тайных служб до 1917 года такой мотив регулярных расправ со своими сотрудниками был совершенно нехарактерен, за исключением совсем уж древних времен опричнины Ивана Грозного. Зато он очень характерен для революционного подполья последних десятилетий империи Романовых, откуда в большом количестве ленинские спецслужбы черпали свои руководящие кадры. Много уже написано и сказано о предложениях не последних людей в большевистском подполье Камо или Свердлова проверять новых товарищей фальшивым арестом с переодетыми жандармами и пытками, а не выдержавших такой проверки тайно ликвидировать, как нестойких борцов за счастье трудового народа. Тогда широкой поддержки это начинание Камо не нашло даже у Ленина и ЦК большевистской партии. После октября 1917 года Свердлов с Камо оказались среди руководителей Советской России, а их товарищи из боевиков часто шли в ЧК или Разведупр РККА, и эта идея опять всплывала различными жестокими экспериментами и проверками собственных рядов.

Традиция же использовать людей в трудные дни на фронтах Гражданской войны, а затем за отсутствием уже в них особой необходимости сводить с ними счеты за старые грехи перед большевиками или просто за неправильное происхождение периодически просачивалась со страниц книг или из кадров кинофильмов о Гражданской войне даже в советское время.

Поэтому мало кого удивляло, и даже советская цензура не пыталась скрыть, отчего бравый командир в исполнении Ролана Быкова из фильма «Служили два товарища» был всего лишь разжалован в рядовые в Красной армии после бессудного (и, похоже, безмотивного) убийства офицера-военспеца, при этом оставаясь в кинофильме вполне положительным героем, рабочим рубахой-парнем. Или почему в «Тихом Доне» Григорий Мелехов, даже отслужив в Первой конной армии РККА и повоевав с поляками, по возвращении в родную станицу по-прежнему вынужден прятаться и бегать от сверхбдительных товарищей, собирающихся спросить с него за давнюю службу у белых и за участие в Верхнедонском восстании. Этот мотив мстительности и прагматичности одновременно, когда давали власти Советов послужить, а затем вспоминали прошлые претензии к людям, был в Гражданскую войну в ЧК так распространен, что даже выхолощенное идеологией советское искусство его не могло скрыть.

То же можно сказать и о вызревшей в недрах ЧК в годы Гражданской войны традиции мистификации заговоров или умышленного раздувания действительно существующих заговоров для оправдания масштабных репрессий «красного террора». Из этого же ряда и попытка прикрыть некоторые свои акции действиями бесконтрольных банд «зеленых», в огромном количестве плодившихся по просторам Гражданской войны. Это же сам Ленин писал Дзержинскому и зампреду Реввоенсовета Советской России Склянскому в столь часто цитируемой теперь телеграмме осени 1920 года: «Прекрасный план. Под видом «зеленых» (мы потом на них свалим) пройдем на 10–20 верст и перевешаем кулаков, попов, помещиков». И такие приказы в ЧК исполняли, слово Ленина здесь было законом.