Вдали от берегов
Шрифт:
— Хорошо! — блаженно щурясь, сказал далматинец.
У Стефана закружилась голова, во рту стало солоно и тошнотно.
— Как раз то, что надо! — сказал капитан. — Крепче не сыскать!
Стефан затянулся еще раз. Головокружение прошло, никотин словно проник во все жилки, слабая дрожь пробежала по телу. Он перевел дух, опустился на дно лодки и снова затянулся.
Все четверо курили и молчали. Едкий дым прозрачными клочьями плыл в неподвижном воздухе, окутывая куривших. В притихшей лодке не стало ненависти, не стало ни врагов, ни караульщиков, ни страха,
Далеко на востоке появился румянец зари. Гладкую поверхность моря прорезали длинные полосы, в которых мрак боролся с бледным утренним рассветом.
«Иллюзий много, но истинная свобода только одна, — думал студент, засыпая. — Одна бесценная и святая свобода — общая судьба и общая цель».
Багрянец разгорался, пестрые розовые и зеленые тени пролегли по морю. Все в лодке уже спали, и никто не почувствовал легкого ветерка, чуть всколыхнувшего тяжело обвисший парус.
Капитан проспал ночь спокойно и проснулся поздно, с необыкновенной легкостью на сердце. Яркая небесная лазурь блеснула в глаза сквозь приподнятые ресницы. Было странно тихо вокруг, и лодка стояла так неподвижно, словно проснулся он у себя дома, на жесткой постели, в тихое воскресное утро, ожидая первого удара церковного колокола.
Он снова закрыл глаза. Что же случилось? Ничего особенного! Ночью поймали четыре рыбы, только и всего.
Медленно наплывали воспоминания: фосфоресцирующее зеленым светом море, горящие лучинки, запах жареной рыбы, сизый табачный дымок. Но связанные с ними мысли и чувства словно выветрились. И, постепенно собираясь с мыслями, капитан начал испытывать лишь стыд, угрызения совести, — как пьяница, который под утро раскаивается в своих пьяных выходках накануне.
Почему он вдруг так размяк? Почему так неожиданно сдался? Почему, забыв о своей беде, так близко к сердцу принял чужую?
Вспомнилось белое ночное сияние, но легче от этого не делалось. Копаясь в своих мыслях, он испытывал чувство мучительного стыда.
Лодка качнулась, послышались легкие шаги босых ног. Кто-то встал у борта и не двигался.
Солнце светило прямо в лицо капитану, обжигало веки и застилало глаза пылающей ярко-красной пеленой. Не в силах дальше притворяться, он вздохнул и открыл глаза.
— Капитан! — тихо окликнул его далматинец.
Капитан вздрогнул как от острой боли. Далматинец смотрел ему в глаза прямым, открытым взглядом, словно перед ним был кто-то из своих.
— Взгляни-ка на море! — сказал он.
Капитан приподнялся.
— Синяя вода, — пробормотал он.
Можно было подумать, что, пока они спали, их занесло в какое-то неведомое море, — так резко изменился цвет воды. Из зеленовато-голубой она превратилась в густо-синюю, как чернила. Такую воду капитану приходилось видеть во время плаваний в Пирей и иногда далеко в открытом море, с рыбачьих кораблей. Но, несмотря на густую
— Что за история? — спросил далматинец, подняв брови. — Словно мы очутились в наших морях!
Он обращался к капитану, как к своему, — спокойно и с доверием.
Капитан судорожно глотнул и сказал:
— Течение отнесло нас…
Далматинец быстро взглянул на него.
— И куда?
— Откуда мне знать? — сказал капитан. — У течения надо и спрашивать!
— В открытое море?
— Может, и в открытое море, на глубокое место… А может быть, и к турецкой границе.
Лицо у далматинца вытянулось.
— К турецкой границе? — воскликнул он. — Откуда это видно?
— Попали в синюю воду, — беспомощно пробормотал капитан.
Далматинец обернулся и быстрым взглядом окинул лодку. Все спали, никто не слышал их разговора.
— Объясни-ка! — сказал он, нахмурившись.
Но голос его звучал дружески — он верил, что капитан не обманет.
— Что тут объяснять! — сказал капитан со вздохом. — Так моряки называют глубокую и чистую воду… У Варны она отходит далеко в море…
— Как далеко?
— Не знаю, как тебе сказать… У Варны миль на шестьдесят, не меньше… А на юге подходит ближе к берегу. Все зависит от того, куда нас отнесло.
Далматинец задумался, лицо его потемнело.
— Ты знаешь лоцию Черного моря? — спросил он.
— Учил когда-то, — ответил капитан. — Но успел позабыть… Мы на своих корытах плаваем у берега.
— А течения как идут? Параллельно берегу или в открытое море?
— Параллельно берегу.
— И, по-твоему, что выходит? — спросил далматинец.
Капитан молчал.
— Скажи! Что думаешь, то и говори!
— Наверное, мы продвинулись к югу, — сказал капитан, с отвращением цедя слова. — На юге синяя вода ближе к берегу… Не думаю, чтобы течение отнесло нас так далеко в открытое море.
Они услышали позади легкий шум. Далматинец, не оборачиваясь, совсем понизил голос.
— Никому ни слова об этом! — беззвучно сказал он одними губами. — Понимаешь? Никому ни слова!
— Посмотрите на воду! — раздался голос Вацлава. — Господи, какая вода! И как глубоко видно!
Капитан опустился на место. В душе его шла борьба: чувство светлой и радостной гордости крепло, одолевая горькое раскаяние. Далматинец доверился ему. Теперь у них общая тайна. Она связывает их, как равных, и поднимает над остальными. Черта, разделявшая людей в лодке на два лагеря, стерлась, вместо нее появилась невидимая нить, сблизившая души. Хорошо: если надо молчать, он будет молчать! Кому бы это ни было на руку!
День выдался такой же яркий, тихий и знойный, как и предыдущий. Так же немилосердно палило солнце. Никто не почувствовал облегчения от того, что вода вокруг стала синей и прозрачной, а солнечные лучи уходили далеко в глубины моря.