Вдовец
Шрифт:
Здесь всё старое и покосившееся, советский кухонный гарнитур и пластиковый стол, списанный уличной кафешкой. Его правая ножка изуродована черными ямками, кто-то любил тушить окурки и плавить пластик одновременно.
— Тут живут?
Я оборачиваюсь на голос Итана и замечаю, что он раскрыл дверь холодильника.
— Продукты, — добавляет он, кивая на полки, когда замечает мой вопросительный взгляд.
— Не должны, — произношу неуверенно.
— Значит замки слабые.
Итан проходит к окну и пробует на прочность ручку и задвижку, которая жалобно скрипит. А я замечаю другую странную деталь —
Я потерянно смотрю на нее и вспоминаю, что видела чек из магазина электроники на нашем комоде. Вчера или позавчера…
Итан неожиданно толкает меня и я едва не падаю. Он случайно задевает меня плечом, когда резко разворачивается и решает уйти.
— Итан!
— Что Итан?!
Он тормозит уже в коридоре, но не возвращается в комнату. Впрочем, кухня такая маленькая, что мне достаточно сделать всего шаг, чтобы увидеть мужской силуэт в проеме.
— Что, черт возьми?!
Мы так и смотрим друг на друга сквозь дверную раму, не двигаясь.
— Почему так? — он задает третий вопрос. — Снова и снова, я поверил, что мы закончили…
Я не выдерживаю и отворачиваюсь, потому что в его глазах стоят слезы. При этом его лицо трудно узнать, он как будто мыслями в другом месте, а для меня оставил лишь холодную непроницаемую маску.
Пальцы сами находят холодный металл, я бесцельными жестами нащупываю ручки шкафов, которые украшены черными треугольниками, и начинаю переворачивать их на другой бок. Просто так, один за другим. Третий, четвертый… черт, не поддается, никак, тогда я нажимаю со слепой силой и вдруг режу пальцы до крови об острое ребро.
Оно очень острое, полоснуло тонко и глубоко. Я вижу, как алые капли набухают на самых кончиках и, созрев, спускаются тонкими дорожками к ладони. Боли нет, только удивление… как глупо получилось.
— Ты меня слышишь?!
Итан на мгновение срывается в громкий смех, но быстро приходит в себя.
— И что дальше? — произносит он, отсмеявшись. — Ты еще пишешь? Кирилл говорил мне, что ты иногда балуешься в стол…
Итан с трудом гасит второй взрыв смеха, а я все же оборачиваюсь и смотрю на его искривленное лицо, которое потеряло всю красоту сейчас, он болезненно скалится и нервными перескоками озирается по сторонам.
— Хоть заключительные главы? — произносит он тише и спокойнее. — Ведь я уже на пределе, малыш… я уже давно… Что я должен дальше? Я не буду выпрашивать пощечины, никаких грязных прелюдий, это дерьмо мне осточертело. Не я, а ты привела нас сюда, вернула даже… я натрахался в гаражах, хотел по-другому.
Он делает шаг вперед и возвращается в комнату, еще шаг и оказывается прямо передо мной.
— Но тебе нравится только так? Чтобы грязь, злость, чтобы я сходил с ума?
Итану не нужен ответ, и он наклоняется ко мне, но не
— Любишь угрозу, — выдыхает Итан мне в лицо, — мужскую угрозу. Знаешь, если долго просить…
— Ты слишком много говоришь.
Итан грубо накрывает ладонью мой рот. Он зверским прессом вжимает меня в столешницу, на которую через мгновение подсаживает, заставляя подогнуться под него.
— Хорошо, я выучил свою роль, дальше можно без суфлера, — говорит он со злой усмешкой. — Высокомерные леди любят классику? Ты смотрела «Последнее танго в Париже?» Конечно, ты смотрела.
Я дергаюсь прочь, уже не на пробу, а со всей силой, на которую способна. Только Итану плевать.
— Не дергайся, — он душно притягивает меня к себе и запирает в объятиях, сдавливая крепким сильным телом, об которое разбиваются все попытки вырваться. — Ты забыла, как там было? Она не вырывалась, молча вытерпела и не брыкалась. Или дело в том, что я не тяну на Брандо?
Его несет, я кожей чувствую, как ему плохо. Он без остановки произносит грязные ужасные шутки, только чтобы не очнуться и не оказаться в тесной убитой комнате наедине со мной. Где только я и он, и нет никакой будоражащей кровь игры, пусть пошлой и низкой, нет, он уже признался, что ему осточертело. Его толкает вперед лишь гнев… отомстить, унизить, отвоевать свое.
Он оглушен и не похож на себя, черты лица исказились, заострившись до судорожного предела и вытравив напрочь его природное обаяние. Он другой, озлобленный незнакомец… и слова на губах чужие. Итан произносит больные вещи и куражится, пляшущие пьяные интонации выдают его, как на детских горках, вверх-вниз. Я с трудом цепляюсь за его фразы, чтобы понимать, что происходит, хотя больше всего хочется зажмуриться и согнуться пополам. Я не хочу слышать и видеть его таким, не хочу запоминать сегодняшний проклятый день.
Я уже стерла один такой…
— Остановись, — прошу я, когда он устает сжимать меня и чуть ослабляет хватку. — Нам нужно разъехаться в разные стороны…
— Мы не будем искать масло? — Итан выдавливает из себя гадкую усмешку, хотя его запал почти иссяк, я вижу, как неумолимо его накрывает усталость, и он уже не держит, а держится за меня.
В мужских пальцах появляется дрожь.
— Ты едва стоишь на ногах.
Он кивает и забывает поднять голову, утыкаясь подбородком в плечо. А его руки сходят с меня волной, мягкой и потерявшей всякую силу, он проводит по предплечьям, последним касанием обжигая мои пальцы, и бросает их вдоль своего тела.
— Мне душно, — Итан переходит на неразличимый шепот, а еще через мгновение отшатывается в сторону, и так неуклюже, что ему приходится хвататься за холодильник, чтобы устоять. — В твоей маске ужасно душно.
Вновь усмешка, которую я уже не вижу, потому что он направляется к выходу. И оттуда Итан бросает мне последние слова.
— Стоило закончить в том вонючем баре… Я хочу закончить, хочу вообще не знать тебя.
Глава 28